Россия никогда не будет танцевать под нашу дудку
("The Times", Великобритания)
("The Times", Великобритания)
Джереми Пейдж (Jeremy Page), 16 августа 2006
Сюжет: Путин - молод и силен
Восток и Запад - словно навек обвенчанные супруги: и вместе не хочется, и развестись не получается
Было полпервого ночи, только что закончился четверг, и тут я увидел на сцене слона. Не какого-нибудь надувного и не какую-нибудь декорацию из папье-маше - живого, настоящего индийского слона с огромной золотой тиарой на голове. Он стоял посреди московского клуба 'Шамбала', а вокруг него фланировали дамы из местного бомонда, приветствуя знакомых воздушными поцелуями.
В тот вечер я тоже был там со знакомыми: группа россиян и американцев пригласила меня в VIP-ложу 'Шамбалы'. Увидев слона, я чуть не поперхнулся водкой. Это был январь 2003 года, и я тогда был в Москве всего неделю. Помню, что, силясь перекричать музыку, поставленную диджеем-японцем, я заорал прямо в ухо одному российскому банкиру: 'Смотри, там на сцене - слон!'. 'Nu? ['и что'?]', - ответил он, небрежно пожав плечами.
Сегодня, готовясь к отъезду из России, я оглядываюсь назад и, вспоминая ту сцену, понимаю, что в ней, как в капле воды, отражается то состояние 'буйного упадка', в котором я застал страну четыре года назад. Моим предыдущим местом работы был Китай, и я серьезно готовился к тому, чтобы сравнивать политику постепенных преобразований и постепенного строительства открытого общества, проводимую Пекином, с 'шоковым' переходом к капитализму, проводимым Москвой. И, надо сказать, действительность оправдала все мои ожидания.
В то время Россия еще никак не могла оправиться от распада Советского Союза и щедро сбрызнутых водкой попыток Бориса Ельцина собрать ее куски воедино. С 2000 года страной правил Владимир Путин, и при нем власть стала несколько более компетентной, однако Кремль был все еще слаб, и его на каждом шагу подстерегала очередная катастрофа.
За два месяца до моего памятного похода в 'Шамбалу' чеченские мятежники захватили в Москве театральный центр. После штурма здания погибло сто тридцать заложников, а в это время олигархи, в 90-е годы обманным путем приватизировавшие огромные богатства, занимались тем, что тратили свои миллиарды в Белгравии и на Лазурном Берегу. Что же касается демократии, то в России она, по выражению одного моего приятеля из Сибири, была похожа на произведение доктора Франкенштейна: все необходимые органы у нее вроде бы были, но нормально функционировать она не могла.
В те дни, впервые встретившись с бывшим американским послом Александром Вершбоу (Alexander Vershbow), я услышал от него: 'Демократия - это очень беспорядочный процесс. России нужно дать время'. Это было четыре года назад. То есть времени, пожалуй, прошло вполне достаточно.
Россия, из которой я уеду к сентябрю, уже сильнее, богаче и стабильнее, чем когда бы то ни было после 1991 года. Только за июль ей удалось очень многое: в Санкт-Петербурге прошел саммит 'большой восьмерки', на Лондонской фондовой бирже (London Stock Exchange) были размещены акции государственной нефтяной компании, и, наконец, был убит российский террорист номер один Шамиль Басаев. Однако эта Россия - далеко не та страна, которую надеялся увидеть Запад.
Сразу, чтобы потом не было никакого недопонимания, я хочу определиться в понятиях: Россия - страна не демократическая. И на сегодняшний день демократической она быть не хочет.
Все то время, что я провел здесь, в стране шла целенаправленная операция по сворачиванию свобод, полученных российским народом в 80-е и 90-е годы прошлого века. Я сидел в зале суда и смотрел, как фарисействуют прокуроры, изображая правосудие в деле против миллиардера Михаила Ходорковского, основавшего нефтяную компанию "ЮКОС". Скорбя вместе с матерями Беслана, я видел, как власть силится не признавать провала штурма здания школы, захваченной в сентябре 2004 года. Я шагал по заснеженному Киеву вместе с теми, кто после попытки Кремля сфальсифицировать выборы на Украине делал 'оранжевую революцию'. Я бродил по развалинам Грозного и видел, как власть в Чечне практически полностью отдают двадцатидевятилетнему бандиту, его ручному льву и его личной армии.
Каждый такой эпизод вполне подошел бы к описанию жизни где-нибудь на другой планете. С каждым гротескным эпизодом я все больше поражался склонности Кремля к примитивным насильственным методам и его безразличию к людям. Но еще больше меня поразила готовность российского народа проигнорировать, оправдать или даже поддержать проект президента Владимира Путина по восстановлению мощи центральной власти. Один из жителей Беслана, потерявший в результате теракта жену и дочь, сказал мне: 'Дело в том, что у нас недостаточно сильный президент. Нужно дать ему больше полномочий, чтобы он мог решать такие проблемы'.
Сегодня все эти полномочия у Путина есть. Он практически полностью контролирует и исполнительную, и законодательную, и судебную власть, а также общенациональные СМИ и нефтегазовую отрасль. И большинство русских такое положение вполне устраивает.
Популярность президента настолько велика, что, как показал один из последних опросов общественного мнения, сорок процентов готовы проголосовать за любого, кого он назовет своим преемником. У большинства людей с Запада этот откат назад к автократии вызывает отвращение, но я, поскольку немало насмотрелся на то, чего смогли добиться за 80-е и 90-е годы такие недемократические государства, как Китай, Тайвань, Сингапур и Южная Корея, подобной брезгливостью уже не страдаю.
Я понимаю, что большинство жителей России, испытавших на себе ельцинскую версию демократии, теперь не хочет вообще никакой. Я также понимаю, что на данной стадии своего перехода от одной системы к другой демократия, может быть, и вовсе не нужна России. Я даже готов предположить, что Россия никогда не станет демократической страной в том смысле, который в это определение вкладывают на Западе.
Но вот здесь надо сделать одну важную оговорку. Если русские, как и китайцы, пожертвовали своими политическими свободами ради стабильности и процветания, по этому счету Кремль должен сполна заплатить.
В Китае я был свидетелем ужасающих нарушений прав человека и ошеломляющего размаха коррупции. Но я видел, что там, где раньше ветер гонял пыль, поднимаются новые города, и я видел, как миллионы людей перестают быть нищими. В 1997 году, когда я приехал в Пекин, там как раз заканчивали строить третью кольцевую дорогу. В 2002-м, когда я уезжал, шло строительство шестой. А пару недель назад, гуляя по набережной Москвы, я вышел к тому месту, где через реку находится площадка под строительство нового финансового центра. 'Москву-Сити' начали строить еще в 1992 году, но до сих пор сделана едва ли половина от запланированного.
Не буду отрицать: в России сейчас зарабатывают и тратят так, как никогда раньше этого не делали: люди проводят отпуска в Турции и Египте и покупают иностранные машины, одежду ручной работы, итальянскую еду, европейские квартиры и мебель из Ikea. Через несколько месяцев за углом от дома, где я живу, откроется даже филиал Marks & Spencer.
Но нынешнее богатство России - результат не столько разумной экономической политики, сколько рекордных цен на нефть, благодаря которым деньги рекой текут в государственную казну. Открыть малое или среднее предприятие, которые могли бы превратить Россию в огромную производственно-аутсорсинговую базу и страну, привлекательную для туристов, сегодня ничуть не легче, чем раньше.
Москва, например, остается одной из немногих столиц мира, в которой нет нормального такси: здесь надо вставать на обочину, поднимать руку - и тут же останавливается какая-нибудь побитая 'Лада'. По рейтингу коррупции Transparency International, с 2000 года до сегодняшнего дня Россия переместилась с 82-го места на 126-е - в компанию к Албании, Нигеру и Сьерра-Леоне.
Месяц назад, когда всего в пятистах метрах от Кремля полицейский требовал с меня взятку, я спросил, а что сказал бы на это господин Путин. 'Ему-то что? - ответил он. - А у меня семья. Они все там у себя богатые'.
И по-своему он был прав. Сегодня главная трудность Кремля не в том, что у него нет денег или нет власти. Главное - Кремлю недостает смелости, чтобы правильно использовать и то, и другое.
Возьмем, например, демографический кризис. Каждый год население России сокращается на 700 тысяч человек, но Путин еще не разу не высказался публично о главной причине - неумеренном потреблении водки, - потому что это плохо повлияло бы на его рейтинг. Да кому нужны эти рейтинги, если на любых выборах Кремль решает, кто будет участвовать и кто победит? Но, конечно, кремлевские чиновники это яростно отрицают. Главный идеолог Кремля Владислав Сурков говорит, что в России строится уже не 'управляемая', а 'суверенная' демократия.
Над этой словесной эквилибристикой можно было бы смеяться, если бы вокруг нее не вращался весь комплекс отношений России с Западом. В 90-е годы Россия вошла в состав огромного количества различных международных организаций и подписала немало международных договоров - тогда все думали, что со временем она станет демократической страной. В частности, так она вошла в Совет Европы, в Организацию по безопасности и сотрудничеству в Европе и в "Группу Восьми." А теперь Россия и Запад, словно супруги, надоевшие друг другу, но не имеющие права на расторжение союза, оказались скованы своим общим прошлым.
Россия притворяется демократической страной и, чтобы дело выглядело так, что она якобы соответствует нашим демократическим стандартам, старается заставить нас эти стандарты понизить. Мы же знаем, что Россия - не демократическая страна, но стараемся не кричать об этом, чтобы не испортить отношений с новой энергетической сверхдержавой.
Может быть, если бы Россия вообще вышла из названных демократических институтов, было бы лучше для всех. Нам не пришлось бы далее терпеть нарушения наших демократических принципов, а Москва могла бы спокойно заниматься строительством собственной политической модели и называть ее как ей заблагорассудится.
Может быть, Путин - демократ. Может быть, он деспот. Однако в любом случае для России Путин - это возможность превратить ее в стабильное, эффективное и процветающее государство, каким она имеет полное право быть. Население его в этом поддерживает. У него есть все необходимые политические инструменты. Кроме того, в российский 'стабилизационный фонд' уже сегодня отложено 77 миллиардов долларов (41 миллиард фунтов), так что есть у него и деньги. А если, как обещал, он еще и оставит власть в 2008 году, то войдет в историю России как один из самых ее успешных и просвещенных лидеров.
Но в этом как раз и кроется проблема. Кремль использует свою огромную власть совсем не на то, чтобы должным образом сыграть на всех имеющихся у него возможностях. Кремль обуян параноидальным страхом потерять власть после 2008 года. А что касается управления страной, то здесь до сих пор не потеряли актуальности слова бывшего премьер-министра Виктора Черномырдина: 'Хотели как лучше, а получилось - как всегда'.
Хороший тому пример - нынешний 'винный кризис'. Мысль о том, чтобы ввести новые акцизные марки и тем самым поставить заслон контрабандистам и пиратам, обернулась тем, что власти просто не сделали должного числа этих самых марок, на все лето оставив Россию без импортного вина.
Две недели назад я встречался со своим другом Игорем в ресторане, сделанном 'под деревню' - цены, правда, были более чем городские. Стоило нам заговорить о винном кризисе, как нас перебил другой человек из нашей же компании, зубной врач.
- Мы никогда не позволим другим странам, и Великобритании в том числе, указывать нам, что делать и чего не делать! - выкрикнул он. Я попытался объяснить, что лишь констатирую факт: мы пьем то вино, которое нам принесли, только потому, что другого в меню просто нет. Но на него это не подействовало.
- Понимаешь, - объяснил мне потом Игорь, - в 90-е годы мы были слабыми и бедными, и нам ничего не оставалось, кроме как слушаться вас. А теперь мы достаточно сильны - и уже сами принимаем решения. Даже если эти решения плохие.
. К большому сожалению, автор статьи прав. Если и не на 100%, то 90% - точно. Данное утверждение основано на моей информации и информации, которой обладают мои знакомые (не слабые знакомства? 
)
.