Лирика

Так они залезают в твой мир и пьют его,
Чавкая, захлебываясь, вздыхая:
"Можно войти в Жж с твоего компьютера?"
"Можно, я присосусь к твоему вайфаю?"

Я убегаю, прячусь, сижу на корточках -
Но отказал спам-фильтр, дыра в системе.
"Можно, я одолжу у тебя ту кофточку?"
"Можно войти в тебя из твоей постели?"

День пролетит и ночь проползет тягучая,
Серыми клочьями лезет из неба вата.
"Можно, я полюблю тебя и помучаюсь?
Можно ты в этом сама будешь виновата?"

В общем-то, я не дока в вопросах этики,
В общем-то, я могу и послать подальше,
Только не понимаю, что делать с этими,
После того как ты себя всю отдашь им.

С цельными, как молоко трехпроцентной жирности,
С точными, как инструкции генеральские.
В этом лесу совсем не осталось живности,
Нужен хотя бы день для регенерации.

Не отпускают, пытаясь исчезнувший жар грести,
"Где ты"? - кричат - "Мы привыкли, приди, пожалуйста"!
Капают, капают, капают слезы жадности,
Чтобы их обменяли на слезы жалости.

Боже, они внезапны, как водка в тонике,
Люди умелой кисти, скульптурной лепки.
"Можно я разлюблю тебя после вторника?
Можно в четверг поплачу в твою жилетку?"

Как они знают свой текст, как они поют его, -
Будто "Michele, ma belle" или "Who by fire".
"Можно войти в ЖЖ с твоего компьютера?
Можно, я присосусь к твоему вайфаю?"

Нет, ничего такого особо страшного,
Сдать бы отчет и закончить весь этот чат.
Как же мне тоже хочется что-то спрашивать.

Только никто
не тянется
отвечать.


Аля Кудряшова

Вальс старого парка.

В старом парке поколений - век минувший, новый век,
А на стертые ступени в сотый раз ложится снег,
Не потоптанный прохожим - этим веком - по рублю.
Вы - не любите? Так что же? Я Вас тоже не люблю.

То ли "сдайся" то ли "сжалься" - снег, ни роз тебе, ни уст…
Не кружитесь в этом вальсе, сударь, я за Вас - боюсь!
Из блаженного ль бессмертья или адского огня,
Из какого лихолетья снизошли Вы до меня?

И - снежинки или тени в этой тесной пустоте?
Снег ложится на ступени. Все не то, и все не те:
Нерасхожи, непохожи, не из рамок бытия…
Вы - не любите? Так что же? Тень здесь Вы, и тень здесь я.

Наши руки, прикоснувшись, разлетаются опять.
А когда-то, обернувшись, не посмеете узнать.
И безгрешно-неподсуден, и безвинно-неверна…
И вообще мы все забудем в миг, когда придет Весна.

Пылью - быль. Где наши были? - Там, где был минувший век.
Как бы Вы меня любили!.. Но опять ложится снег…
Ни объятьем, ни распятьем не хочу Вас - в мире карт…
Вы - уходите? Прощайте. Завтра наступает март.

Вальс старого парка 2.

В двух шагах до весны, в двух шагах до последнего края,
"Легковесна - удержит!" - и смехом на тающий лед.
Ваша светлость! - а может быть, темность? - я Вас поздравляю
С этим мартом, которого нет, но который придет.
Переписывать жизни свои - выпадало немногим.
В книге жизни отточием, танцем на мартовском льду.
Мой владелец бесхозных судеб, Благородный Дороги,
Навязавшийся мне - то ль в братья, то ли в вину, то ль в беду.

В этой странной и грустной игре порасписаны роли,
И наверно, за нас, и наверно до нас за века.
Ваша светлость! - а может быть, темность? - поздравили б, что ли:
Я, покамест, жива. Вы оцените это "пока".

Рассыпаются ложью и ржой наши многие лета:
Многоводные Леты расколоты нашей зимой.
И не надо мне про: "На заре ты услышала флейту…"
Я ее не услышу. Мне снова придется самой.

Нелады у нас вышли с всевышней любовью до гроба:
Не хватало костров, оставались следы средь травы.
Но я петь научилась - кто лжет? Очевидно, что оба
В тот единственный час, где зачем-то с тобою на Вы.

Этот час как другой, он был начат, и кончен, и прожит,
Легковесным отточием, строчкой в тропе на восток…
Ваша светлость! - а может быть, темность? - а может - все… может
Нас здесь не было, брат, - или князь - или черт - или кто?

(Инес Юсупова)

Кошачье

Первое- это, конечно, усы и лапы, хвост прилагается тоже, а то, конечно.
Руки «хозяина», чтобы их всласть царапать, руки «хозяйки», в которых мурлыкать нежно,
И элегантность позы, зрачка и жеста, ах, в этом мире лишь я роскошна!
Знайте, плебеи, свое и чужое место, ваши колени – всегда пьедестал для кошки.
Нежная леди, бандитка с большой дороги, звезды и мыши ей сами ложатся в лапы,
Ах, первым делом создали боги кошек и крыши, потом принялись за слабых
Квелых, нелепых – их звали Адам и Ева, кошки смеялись, купаясь в чернилах ночи,
И приручили, просто и между делом, люди молились кошкам, забыв о прочих.

Каждая кошка помнит, как боги злились, впрочем, на кошек увы, невозможно злиться.
Общим решением боги от мира скрылись, люди остались кошкам -повеселиться.
Шире зрачки, если к кошкам приходит память, уже – от солнца, тепла и света,
Каждая кошка ночью глядит на пламя первых костров, улыбаясь в усы при этом.
Очень похоже, что кошки, огонь и звезды - это последний довод в борьбе с рассудком,
Стать как они, и мурлыкать, и греть – так просто, жизнь лишь игра, или чья-то смешная шутка.
Только и дел, что на стены влезать и падать, вечно бежать, и срываться на бег по кругу…
Истина скрыта в спокойных кошачьих взглядах – вот почему мы не смотрим в глаза друг другу.

Мария Хамзина

Дюймовочка, цветы твои увяли.
Здесь, в темноте, не вырасти цветам.
Ты вышиваешь их на одеяле
слепого недалёкого крота.

Дюймовочка, ты щедро заплатила
за красоты раскрывшийся бутон,
за этот дом, похожий на могилу,
за счастье, что когда-нибудь потом…

Смешно бежать: везде паучьи сети,
и свет размолот в пыль безликой тьмой.
Соломенные звёзды свиты в цепи,
и солнце на холстине, как клеймо…

А ночью, что от дня неотличима,
ты снова возвращаешься туда,
где тихий сад и роща у лощины,
где сонные кувшинки на прудах,

где в тучах – апельсиновое солнце,
где в чашечках цветов дрожит роса,
где сердце от восторга бьётся, бьётся…
Как бьётся сердце! Но пусты глаза.

Ведь ласточка, которую ждала ты –
твоя мечта и твой самообман…
И ты смеёшься, чтобы не заплакать
и плачешь, чтобы не сойти с ума…

Но в каждом сне, плывущем под ресницы,
с немыслимой лиловой высоты
несёт тебя стремительная птица
туда, где свет, и эльфы, и цветы.

Татьяна Керстен

Здорово!

Я эту жизнь люблю безумно,
люблю такой, какая есть,
струной звеню, когда мне трудно,
и цепенею, слыша лесть-
в поклоне согбенные спины,
в словах елей и пустота,
во взгляде- зависть и унынье,
что не такая, что не та...

А я люблю смотреть на звёзды,
ковыль руками раздвигать,
пускать кораблики в борозды**
и жар степной душой вдыхать,
смеюсь взахлёб, а плачу молча,
привыкла боль от всех скрывать,
и жаль, что жизнь проходит, корчась,
сгорая, как в пожаре гать...

Болезни, страхи и тревоги
так укорачивают жизнь,
но не медведь же я в берлоге,
чтоб много спать и мало жить.
Береза веткой покачала,
сорока щелкнула в ответ,
весна пришла, я рассмеялась-
хочу прожить еще сто лет.

(Котовская Лариса)

У ворот свернусь горностаем
И как утренний снег растаю.
Сквозь рассвет проступают капли
Ты хотела любви, не так ли?

Ты хотела детей и моря,
Ты рубила сплеча, под корень.

Разлетаются брызги чаек,
Что еще не простил – прощаю.

Как натянута нить, а если
Снова старость придет глухая
И развалиться в мягком кресле
В шуме тиканья затихая?

Снова ветхость окатит пылью
И захочется выть навылет?

Я, ты знаешь, навряд ли прежний,
И чем дальше, тем меньше знаю
Как смиренный, уставший грешник
У ворот свернусь горностаем.


© Максим Васильев

.. и тогда я пойму, что ты – на порядок честней зеркал,
что с тобой постигаю суть, что в тебе обретаю смысл.

Тот, которого я ждала.
Та, которую ты искал.
..
.. поздней осени стынь-река. Мост – под тяжестью дней – провис.
Ветер морок прогнал к воде – всё прозрачно: и даль, и дол.
Вдовьи заповеди – в чести. Эхо множит вороний грай.
И – моей не найдя руки –
сиротеет твоя ладонь.
..
.. поздней осени стынь-река размывает небесный край –
вымывает из стали синь, оставляет от стали – стон;
притворяясь слепцом, живёт в заповедных краях ноябрь –
разжигает костры листвой, из тетради стихов – листом,
но – твоей не найдя руки –
холодеет ладонь моя.
..
.. поздней осени стынь-река, чьи стеклянные речи – бред;
можно слух тишиной занять, взгляд задумчивый – пустотой,
только ищет тепла рука в неприкаянном ноябре –

так, коснувшись друг друга, мы
понимаем внезапно – то.

Лилианна Сашина

Взгляд.

Зачем ловить тебя на слове,
Читать умея по глазам?
Ты всё, что спрятано на совесть,
Хранишь, как золото Сезам.

Произнесённые некстати,
Бывают лишними слова.
Увидев лёд в любимом взгляде,
Солгу себе, что не права.

С запретных тем не рву печати,
Стремясь волнение скрывать.
Поймав смирение во взгляде,
Солгу себе, что я права.

И что теперь могу сказать я
Неуличённому во лжи?
Зачем ловить тебя на взгляде,
Не веря зеркалу души.

(Галина Гедрович)

Обыкновенному волшебнику



Знаешь, родной, давай-ка с тобой представим:
Кто-то решился нас поменять местами...
Этот веселый кто-то - сказочник тоже,
Выдумал нас - и смеется сидит, похоже...
Я суечусь, готовлю, стираю, мою -
Ты и привык, ты любишь меня такою.
Лейка, кофейник, фартук, щипцы, закваска... -
И вот поди ж ты, вдруг написалась сказка,
Как-то сама собою, с неба упала.
Обыкновенная сказка, каких немало.
Один волшебник женился, остепенился...
Помнишь, как это было? Пение птицы,
Бабочки, звезды, опущенные ресницы...
В общем, самое время - остепениться,
Стать осмотрительней, сдержанней, осторожней...
Только волшебник - он же ведь не сапожник,
Все его тянет побаловаться чудесами:
Цыплята четырехлапые, куры с усами -
Я нагляделась... Я тоже привыкла, милый.
Но ты забыл, я тебя об одном просила:
Не обижай людей, пусть они не плачут,
А о любви скажи мне как-то иначе...
Ты же для них - судьба, ты для них - дорога,
Ты им - как нам - тот, кого называют богом,
Всем этим рядовым палачам, повесам,
Всем королям обычным, простым принцессам,
Всем этим бедным, глупым, шальным медведям,
Взбалмошным: чуть поцелуй - и, гляди, уедет,
Слабым, уставшим, влюбленным, несчастным, мокрым,
Злым и отчаявшимся, вламывающимся в окна,
Когда уже невмоготу без принцесс - обычных,
Только на смерть взирающих безразлично.
Ты же им всем - судьба, ты им всем - дорога...
Я умоляла: будь мягче, суди не строго.
Ты не хотел услышать, тебе - забавы...
Смерти твоей захотят - и будут правы,
Ибо на то и судьба, чтобы с нею спорить!
Видишь, какое может случиться горе,
Гордый волшебник мой, бородач безумный?..
Только ты не научишься жить бесшумно...
Фартук, кофейник... А я ведь давно узнала:
Нет никакого величья в плохих финалах.
И потому - все будет, как мы привыкли:
Дети родятся, растут огромные тыквы,
Солнце круги задумчиво в небе чертит...
Я уж забыла, кто там из нас бессмертен?..
Только, по-моему, вечно нам жить обоим.
Ты представляешь, что мы расстались с тобою?
Глупость какая... Ладно, оставим споры.
Чаю налить? А знаешь, вот тот, который
Выдумал нас - он, наверно, сейчас смеется,
А всем влюбленным сегодня все удается.
Он улыбается в бороду, наблюдая,
А борода - как твоя, слегка седая...

Алена Сократова

А женщиной становиться, как правило, нелегко. Сначала мы все - за принцем, по следу его подков, ну, то есть, подков-то конских, но дело уже не в том - два взгляда, потом - знакомство, а после - с коня, и в дом. А дом полыхает жарко от страсти и чистоты, и ты для него - служанка, и девушка из мечты, что надо, с умом побрито, ну просто три раза ах, у трона и у корыта, и всюду - на каблуках. А он копошится мелко под грузом твоих надежд, угрюмо глядит в тарелку - "Ну что ты, родной, не ешь", испуган почти до колик безумством твоей души, и вот он - блудливый кролик, из дому навек бежит. Ну что тут - пожар потушишь, коня на скаку схватив - ах, сволочь, он плюнул в душу, развод и аперитив.
Потом ты выходишь в поле, походка твоя легка, ты кошка, и ты на воле, и в поиске мужика. И бедра твои округлы, и очи твои с искрой, ну что вы, какая кухня, безумие, домострой! Из карточной рассыпухи ты вытащишь даму пик, на лавке рядком старухи считают - тебе кирдык, совсем загуляла девка, пропащая, что сказать, и, словно плевок, припевка - плешивое слово "б$$дь". Тебе наплевать на это, ты греешь холодный дом, подружки дают советы, но чаще ты спишь с котом.

Но сказано - время лечит, не угли уже, зола, и ноги на чьи-то плечи - для радости, не со зла, и вот он - герой романа, в руках номерок зажат, глядишь на его изьяны, и дринькаешь оранжад. Ну что там у нас по списку - храпит по ночам с тоски, мечтает о Жанне Фриске и прячет в диван носки. Все это портрет с натуры, Чапаев и пустота, известно, все бабы - дуры, но ты-то уже не та! Где нынче отыщешь принца, спасибо, он был уже, и ты воздвигаешь в принцип пристрастие к неглиже. Свободны, бесспорно, оба, спокойна от а до я, но душит ночами злоба - где шляешься ты, свинья? Однажды (и это странно!), поставишь ему на вид, и вот уж герой романа не пишет, и не звонит.
Бесстрастно поставишь точку, и выйдешь на белый свет, но снится ночами дочка, которой все нет и нет. Работа, друзья, карьера, подводка, помада, тушь, и очередь кавалеров, но капает в ванной душ. Все это, пожалуй, глупо, что делать, такая жизнь, украдкой кусаешь губы, когда говорят "ложись!". Однажды, устав до колик от шума и от кальсон, решишь, что отныне в койке ты ищешь здоровый сон.

И вот ты живешь-не тужишь, такая Карден-Диор, подруги давно при муже, зато у тебя - декор, готовишь себе лазанью, калорий отсыпав горсть, но звезды уже сказали, что будет нежданный гость. Ух, ты бы по этим звездам - в упор, из дробовика, но поздно, родная, поздно, куда ты без мужика? Ты помнишь -твердила мама, что надо терпеть, как вол, и папа, приняв сто граммов, стучал кулаками в стол, дурная, лихая сила его волокла до дна...Потом, у его могилы, не плакала ты одна. Но память - такая штука, она норовит предать, и мама все просит внука, чтоб отчество передать. Ну все, отвлеклись, довольно, пока мы болтали здесь, подьехал клиент на "Вольво", и денежки тоже есть. "Хватай, - поддержали с тыла подруги,- не то уйдет!"...Ну, в общем, ты с ним крутила, не сделав потом аборт. Сказала ему без крика - спасибо, на этом все, а он улыбался дико, почувствовав, что спасен.
Зачем, почему, ты дура кричали ей вслед глаза, живот, округлив фигуру, единственный, кто был за. Плевать на слова и сплетни, не им за тебя решить, а дочка родится летом, но надо еще дожить.

...Сгорает в кастрюле каша, в игрушках царит бардак (а дочку назвали Машей, без умысла, просто так). Глядишь на нее украдкой, не веря в свою судьбу, а дочка мусолит пятку, и мрачно кривит губу. Растет, головенкой вертит, конфету зажав в руке, а ты, улыбаясь, чертишь зарубки на косяке. Конфета, потом - помада, с подружкой глоток вина, и "Мамочка, ну не надо, я просто пройдусь -луна, ты, знаешь, а он хороший...", и роза на стебельке. Паршивца зовут Сережей, и ты с ним накоротке. Свои вспоминая роли, волнуясь, сходя с ума, ты, вместо "Рехнулась, что ли?!", ей скажешь:"Решай сама. Подумай, чего ты хочешь, дорог на земле полно...", и будешь потом полночи бездумно курить в окно. Как сделать, чтоб ей, малышке, зажегся другой маяк, твои не достались шишки, колдобины, острия? Прикрыть бы, укутать, спрятать...чтоб жизнь не досталась ей, и стала дешевым ядом, как выдохшийся портвейн.
Дождавшись свою пропажу, увидишь, как в первый раз, и все про себя расскажешь, без вымысла и прикрас. Про то, как дрожат ресницы, когда за душой - беда, и первый, зараза, снится, пусть изредка, иногда, и третий, четвертый, пятый...любовь, понимаешь, Маш? "И твой заезжает папа, впадая в семейный раж, и Коля звонит, и Гриша, ну, помнишь, такой, в пальто? Все это, родная, слышишь, должно быть, совсем не то. Но я не жалею, дочка, себя на куски разбив..." И скажешь, поставив точку: "Не бойся. Живи. Люби".
Затянешься, глядя прямо, и грянет - из пустоты: "Какое ты чудо, мама! Я тоже хочу - как ты!"

Мария Хамзина