Лирика

Ты помнишь ту комнату белую как венчанье?..
В её зеркалах мы остались с тобой незримо.
Там дни были ярче света, полней желанья,
А ночи непредсказуемы и ранимы.

Цветам на постели совсем не хотелось в вазу,
Французский парфюм был на дым сигарет обижен,
А солнечный зайчик не преминул ни разу
Лизнуть обнажённое плечико или ниже.

На белой кровати огромной как поле битвы,
Наверно впервые, двоим оказалось тесно.
Нам утренний ангел ночные шептал молитвы,
А ангел вечерний молчал, опустившись в кресло.

И день растворялся льдинкой на дне бокала.
Любые причуды множились на четыре.
И всё это было счастьем. А я не знала,
Я просто жила, повторяясь в зеркальном мире.
…………………………………………………………………………

Чужие мелькают тени. И ночь чужая.
Французским духам аромат сигаретный снится.
Ты помнишь ту комнату белую как страница?
Её зеркала небылицы о нас слагают.

Елена Зимовец

Так на земле устроено от века, -
Да только ни одна не ведает душа -
Что ангелы живут в библиотеках,
Взахлеб читая нас, в затылки нам дыша.

Свобода - лед с кровавым переливом...
Но одному из них когда-то повезло -
Упасть, и пасть, и сделаться счастливым,
Бессмертье променяв на бренное тепло.

Он так прекрасен был в своей отваге!
Он богоборцем был, а не простым борцом.
Но не спасают крылья из бумаги,
Коль некуда лететь и ветра нет в лицо.

Он знать хотел - и книги подсказали,
Что чувствует любой, покуда он живой...
И женщина с зовущими глазами,
Как черная звезда, взошла над головой.

Огромной окольцованною птицей -
Он слышал этот зов, он был к нему готов! -
Порезавшись о колкие ресницы,
Он рухнул в те глаза без дна и берегов.

Круговорот прощений и прощаний
Был короток, как вздох, и ярок, как закат.
Захваченный обычными вещами,
Он выпустил ее. Никто не виноват...

...Земное море ластится ночами
К порогу твоему. И мир не так велик.
Ты оглянись: быть может, за плечами
Влюбленный ангел твой склоняет грустный лик...


Алена Сократова

Ты хочешь, чтоб звезды посыпались
Со звоном в твои ладони?
Чтоб с шумом из мрака вырвались
Костров гривастые кони?

Чтоб ветви, сомкнув объятья,
Твое повторяли имя,
Чтоб стало парчовым платье,
А туфельки - золотыми?

Ты хочешь, чтоб соболь черный
Дал гордый разлет бровям?
Чтоб сорок ветров покорно
Упали к твоим ногам?

Чтоб в курточках темно-зеленых,
Посыпавшись вдруг с ветвей,
Двести веселых гномов
Стали свитой твоей?!

Ты хочешь, чтоб в пестрых красках,
Звездой отразясь в реке,
Вышла из леса сказка
С жар-птицею на руке?

А хочешь, скажи, ты хочешь
Такою красивой стать,
Что даже у южной ночи
Уж нечего будет взять?

Ты верь мне, я лгать не буду!
Есть сто золотых ключей.
Я все их тебе добуду!
Я сто отыщу дверей!

А чтоб распахнуть их сразу
В волшебную ту страну,
Скажи мне одну лишь фразу,
Одну лишь, всего одну!

Слова в ней совсем простые,
Но жар их сильней огня.
Скажи мне слова такие -
Скажи, что любишь меня!

Эдуард Асадов

***

Встречаются, чтоб разлучаться...
Влюбляются, чтобы разлюбить...
Мне хочется расхохотаться,
И разрыдаться — и не жить!..

Клянутся, чтоб нарушить клятвы...
Мечтают, чтоб клянуть мечты...
О, скорбь тому, кому понятны
Все наслаждения тщеты!..

В деревне хочется столицы...
В столице хочется глуши...
И всюду человечьи лица
Без человеческой души...

Как часто красота уродна
И есть в уродстве красота...
Как часто низость благородна
И злы невинные уста.

Так как же не расхохотаться,
Не разрыдаться, как же жить,
Когда возможно расставаться,
Когда возможно разлюбить?!

(Игорь Северянин)


***

Твой голос – дождь, весенний тёплый дождь:
ты говоришь, а я – дышать не смею.
Согрей мою озябшую ладонь,
ты чувствуешь, как пальцы онемели?
В январских снах, где снег всевластен, где
порука вьюг крепка и нерушима,
меня спасает память о дожде.
..
От забытья твоё спасает имя
и голос-свет, и голос-темнота,
на выдохе щемящие «скучаю»;
струится дождь по ледяным цветам –
отцветшим розам колкого молчанья.
Струится дождь – твой голос в тишину –
с безумством нескончаемого ливня.
..
Я колыбель стихов своих качну.
..
Так странно ощутить себя счастливой
пусть на чуть-чуть, пока струится дождь;
ты говоришь, а я – тебе внимаю,
в коктейль январский, где тоска со льдом,
плеснём немного розового мая.
..
Мой голос – дождь.
..
Лови губами, пей
любовь мою на ломаном французском.
– Je t'aime, je t'aime... Jе t'aime! – шепчу тебе
и, улыбаясь, спрашиваю:
– Вкусно?
..
А мы опять причастны к волшебству:
непрочен лёд взаимного молчанья.
Люблю тебя, пою тебя – живу
и колыбель стихов своих качаю.
..
Закрыть глаза, застыть и не дышать,
чтоб не тревожить мир ночной и хрупкий,
чтоб голоса распить на брудершафт
из пребанальной телефонной трубки.
..
Твой голос – дождь...

(Л.Сашина)

В какой-то момент начинает кромсать и плавить, ломать тебе шею, бросать с небоскрёбов вниз, стирать, а затем восстанавливать снова память, давить, принуждая униженно падать ниц. Так мир превращается в бурю, в буран, во вьюгу, в дорожную кашу, в подошвы твоих сапог, и люди вокруг начинают стрелять друг в друга, легко мотивируя тем, что не видит Бог. Ты рвёшься наверх, утопающий в луже грязи, ты топчешь их лица — ну что же, трудись, топчи, ты болен, дружок, соответственно, ты заразен: руками разводят в бессилии все врачи. Но что остаётся — по-прежнему лезть по спинам и зубы сжимать, умоляя себя: «Держись». Я знаю, дружок, что всё это тебе противно, но нужно жить так, потому что такая жизнь.

Потом начинается нечто совсем другое, спускается Солнце, и льётся по венам мёд. Внезапно всё сводится к святости и покою, и бурные реки под саваном прячет лёд. И ты превращаешься в дерево, в дуб, в осину, глядишься, как в зеркало, в мёртвую гладь пруда, и небо опять отливает безбрежно синим, и точно таким же глядит на тебя вода. И слышно, как в тысяче миль пролетает птица, как в тысяче миль зажигается в ванной свет, как в тысяче миль прекращает юла крутиться, со звуком жестянки царапаясь о паркет. И всё, тишина, бесконечность, весло Харона, и надо бежать бы, да только вот как посметь?.. По кроне в глазницах, не более, очень скромно. Иначе нельзя, потому что такая смерть.

Но между борьбой и покоем, войной и миром, Харибдой и Сциллой, пустыней и сонмом рек, убийственным голодом, сытым и пьяным пиром, июльским светилом, сугробами в декабре, в больших городах и на хуторе близ Диканьки, в холодных постелях, в светящейся дискомгле, в работах зурабовых, в статуях Ватикана, на лоне природы, на грязной пустой игле, среди тишины и под грохот тяжёлых прессов, на мёртвых аллеях затерянных городов, в стальных мегаполисах, славящих путь прогресса, среди холодящих сердца заполярных льдов одно только слово по-прежнему что-то значит, не смерть и не жизнь, для которых мы — мир рабов. Умри для неё, и не смей умереть иначе. Живи для неё — в этом суть.
Такова любовь.

Тим Скоренко

Не признаться не могу, а признаться тяжко,
Я б себе зашила рот, если бы смогла.
Я украла у тебя маленькое счастье
Самый крохотный флакон синего стекла.

Это счастье у тебя пряталось на полке
Покрывалось чешуей пыли и обид,
Ты его когда-то взял, доверху наполнил,
Надписал и позабыл - шкаф и так набит.

Я наткнулась на него, встав на табуретку,
Шаря в темной тишине в поисках сластей,
А оно блеснуло мне сказочно и редко,
Отразилось в потолке, брызнуло от стен,

И забилось под рукой, ласково запело -
Вот и не смогла уйти, не смогла не взять,
Там под самым колпачком голубая пена,
И такая синева - рассказать нельзя.

У тебя таких чудес - воз и два вагона,
Свежих счастий всех цветов закрома полны,
У тебя в окне живет майский птичий гомон,
У тебя в комоде есть плеск морской волны,

У тебя растут цветы и смеются дети,
У тебя так хорошо спорятся дела,
У тебя, наверно, есть всё, что есть на свете -
Ну, подумаешь, флакон синего стекла.

Самый крохотный, поверь, самый завалящий,
Может, там и вовсе чушь, талая вода.
Ты бы вовсе не полез в этот долгий ящик,
Ты б не вспомнил про него вовсе никогда.

Но сегодня ты с утра пел, готовил бигос,
Ты был весел, мир был мил, крепок был союз,
Но морщинка на щеке - та, что я влюбилась,
Превратилась в тонкий шрам, в тот, что я боюсь.

Ты поцеловал меня: приходи почаще,
Как всегда, на букве "о" губы округлив.
Я украла у тебя маленькое счастье,
И открыла за дверьми, вызывая лифт.

И такой открылся мир нежный и безумный,
И сирень, жасмин, весна, мед и пастила,
И такой прозрачный свет, что заныли зубы,
Этот крохотный секрет синего стекла.

Ты б не вспомнил про него, никогда не вспомнил,
Ты таких еще сто штук можешь сохранить.
Ты любой сосуд готов радостью наполнить,
Ты заставишь петь струной паутины нить,

Ты б не вспомнил про него средь других флаконов,
Золотится на заре фонарей слюда.

Смотрит грустно на меня профиль заоконный,
Верно, больше мне нельзя приходить сюда.

Все вокруг меня поет, будто птицы в чаще
Все внутри меня грустит не пойми о чем.
Я сжимаю в кулаке краденое счастье,
Слезы капают в него тоненьким ручьем.

Алина Кудряшева

Мы чужие друг другу – почти, почти,
До извечного ритма, что бродит у нас в крови.
До коротких записок – ну как ты? Не спишь? Прочти!
Это просто письмо, о какой говорить любви?
Это просто, дружок, и такое тебе и мне
Приходилось цинично до срока в себе гасить.
Да, конечно…Но как объяснить струне,
Что дрожать на ветру между нами ей хватит сил?
Я вечернему небу до капли тебя дарю,
Я тебя отдаю всем стучащим в стекло дождям,
Бесконечному городу, мокрому алтарю,
Я танцую во тьме, прикасаясь к твоим губам,
Только кончики пальцев – держи меня, не пускай,
Что отмерит нам завтра заоблачный ростовщик?
Все проходит, я знаю, и фраза стучит в висках…
Я тебя не отдам, потому что ты так решил.

Мария Хамзина

Как жизнь?

«Никогда не чувствуй себя в безопасности рядом с женщиной, которую любишь».
Граф Леопольд Риттер фон Захер-Мазох(Leopold Ritter von Sacher-Masoch) (1836–1895), австрийский писатель.

Да не фартит - сплошное садо-мазо:
пока сросталось, новь не преминула
усугубИть быт пошлым парафразом
безумства "Лира" - даром, что по скулам...
Упрёком-камнем из одной из пазух
усопшей совести - как звездануло...
и тишина... и жаль, что нет маразма...
Гляжу, как нежность из души вспорхнула,
роняя в слёзы искорки алмазов, -
ну - клацай, саблезубая акула...
И всё же милосерден, Высший Разум -
хоть на минуту опускает дуло...

(Татьяна Капутина)

А нам всё кажется под вечер,нам всё кажется,
Что как-то свяжется оборванная нить,
И домовой в проёме зеркала покажется,
Начнёт куражиться,да сказки говорить.

И мы отважимся прислушаться к лохматому,
Хоть он плетёт - что спьяну в голову придёт,
И наша встреча распадается на атомы,
А Парка злая тут же новую прядёт.

Так что встречаться,да выслушивать напраслину?
Как удивить себя объятий новизной?
Что тешить сердце прибаутками,да баснями,
Когда - назло - весна приходит за весной.

Фонарь в окошко без стестнения уставился,
Чтоб разглядеть оттенки будущих обид.
И домовой за вечер с нами так намаялся -
Клубком свернулся и тихонечко храпит.


Б. Юдин

.. Л. ..
..
— Ле-ето, — ветер выдохнул-опалил;

точно угли раздули и разожгли —
щебень острый у берега раскалён,
шикнет резко, как только одна из волн
тронет, тут же сбежит от него, смеясь;
речка — словно сверкающая змея —
в ярком солнце чешуйками шелестит:
— Ты со мной не балуйся, не шути...

..
Деревья ветвями раскидистыми сплелись,
просветы дымные от неба и до земли —
развешен шёлковый в искорках мелких тюль —
июль...

..
— Мой кареглазый, стану тебе рекой —
времени, жизни, судьбам наперекор,
травницей,
птицей в чуткой твоей руке,
запахом леса в утреннем сквозняке,
вспомнишь ли в синих сумерках джакаранд?

..
Жара...
Божья коровка с твоей руки — на мою,
весь этот мир я заново узнаю
по гибкой травинке, по клеверным узелкам,
ромашковым россыпям у солнечного леска,
лютикам броским, черничному холодку,
по отголоскам насмешливого «ку-ку»,
взвеси лучистой из пуха и паутин,
птичкам, насвистывающим ласковое «летим!»,
по лету и лугу, бабочке над овсом —
перебираю, перепеваю всё,
а ты улыбайся и сказочницей зови;

..
в любви
видится всё иначе — насквозь и вдаль;
высветлеет, растает моя печаль.
Вспомнишь ли, если за окнами задождит,
взгляда лукавого солнечный жадеит?
..

Лилианна Сашина