Лирика

Храни её Господь в лихие дни
Не забывай, прошу, во мраке нОчи
Мне без неё так трудно очень
Храни её, Господь, храни.

Во здравие зажгу в соборе свечи,
Унять не в силах мыслей кутерьму
И не понять ни сердцу ни уму,
Но сразу почему-то станет легче.

Храни её Господь от чёрных бед,
А от других я уберечь сумею
Спокойно и тепло мне рядом с нею -
Невыносимо, если рядом нет.

Ни словом, ни полсловом не солгу,
Скользя порой по жизни краю:
Любить так трудно - это знаю,
А жить и не любить - я не могу...

За все её грехи дай мне одним
Раскаяньем перед Тобой ответить
Не свят я, Господи, но светел,
Храни её, молю тебя, храни!

...А ЕЮ Я ВСЮ ЖИЗНЬ ХРАНИМ...

Борис Бударин

Мужская доля.

Под тихий мон уральских вечеров,
что дарят ветры звуками курая
я разбирал керамику с краёв,
где я копал в жаре изнемогая.
Когда средневековая Уфа
служила давним странникам приютом,
остались лишь ничтожные слова…
В пыли времён так скорбно и безлюдно…
Здесь кузнецы, торговцы, гончары
готовили таинственные вещи,
от коих те былинные миры
оставили лишь пыль, ведь всё не вечно.

С тех пор читая строки мудрецов
средневековой дали безвозвратной,
в керамике с кинжалами я вновь
подумал о творцах их вероятных:
всё создали мужчины-гончары,
земля хранит мужчин-бойцов кинжалы,
мужчины-летописцы той поры
воспели то, что есть и что не стало.
Учёные, поэты, гончары -
мужского рода доблестного спины
века не разгибались в миг жары
и в холода, так от отца до сына…

Мужчины, всё мужчины! Так всегда!
И что теперь? Ну что сейчас случилось?
А где ж иных героев череда,
неужто все достойные в могилах???
Так мало остаётся мужиков,
не сломленных тисками феминизма,
подобных Леониду, храбрых львов
харизматично преданных Отчизне,
способных посещать спортивный зал,
уверенных, вселяющих надежду,
любителей заслуженных похвал,
в делах своих и помыслах безгрешных…

Мужчины, не забудьте, что на нас,
лежат дела и женские надежды:
искусство, и наука, и страна,
которую лишь нам беречь прилежно.
Мужчиной Иисус был, и Эйнштейн,
Сократ, Конфуций, Пушкин и Есенин,
мужчины - мудрецы планеты всей,
святые, что ни царь и что ни Гений!
А кто же мы сегодня? Мы – никто,
покуда мы отходим от былого,
покуда тратим молодость на то,
что в рань считалось «бабством» безусловно!

Природу не испортить грязью мод,
не покорится истинному мужу
ни пламени огня, ни хладу вод,
найдётся пусть один на сотню дюжин!
Мужчина – это доблесть и рассвет,
сражающий тьму неба в яркой краске;
мужчины – это те, без коих нет
ни утра, ни добра в момент ненастья!
А кто сегодня это подтвердит?
Кто будет счастлив, жизни бег итожа,
произнести в молитвах после битв:
«Я жил как муж! Какое счастье, Боже!»

Читал, смотрел и слышал, как на смерть
ушли три сотни доблестных спартанцев.
Сегодня кто захочет умереть
в три сотни славных душ не ради глянца?
Кто станет Данко, новым Спартаком,
Гагариным и кто же Ганибаллом???
Гораздо проще трусом, дураком
и «серой мышью» избегать накала.
Спасибо вам, герои прошлых дней:
солдаты и политики, поэты,
и все, кого «Людьми среди людей»
мне величать так хочется за это.

(Ренат Хасипов)

...и сказала она:"Жизнь вообще-то легка,
мы сделаем спальню из чердака,
я буду петь песни по кабакам,
а ты-зарабатывать прозой

и,напишешь роман о любви...Ну,как?
в сравненье с глобальной идеей-пустяк,
ведь ты у меня балагур,весельчак,
да,что нам с тобой грозы?!"

Было этим двоим невдомёк пока,
что в доме пустого нет чердака,
вакансии заняты в кабаках,
а кино вымещает прозу.

И они промечтали всю ночь вдвоём,
но ветер весенний загнал их в дом.
и они растворились в дожде ночном,
а с ними растаяли грёзы.

lizard

Шмель на малине, на тополе горлица.
Старая хата застенчиво горбится.
В зелени двор.
Средь лебеды, лопуха, подорожника
да осенит меня, Отче, безбожника,
синий твой взор.

В этих краях бессловесно натруженных
не был я век на вечерях и ужинах. –
Дай же им днесь…
Выучил крепко иные законы я,
что же так просится в душу исконное,
цветшее здесь?

Что же щемит у предсердия прежнее –
солнечно-смуглое, зелено-нежное?
Боже, прости.
Нет их давно на земле скудно-ласковой,
тех, кто крестил меня травною сказкою –
глина в горсти.

Ты бы послал хоть на час своих ангелов –
ягод набрать из малиновых факелов
вместе со мной,
весть бы подать о чете моей суженой
из белооблачной жизни заслуженной
послеземной.

Ты бы простил мне печаль и томление,
это невзрослое стихотворение –
зова наив…
О, как по имени кликнуть мне хочется
тень, что качнула вишневую рощицу,
плач затаив…

© Сергей Шелковый

...отчего-то вспомнилось... К чему бы это?

***

Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был,
Под бревенчатым потолком,
Где ты, в люльке качаясь, плыл;
Если дороги в доме том
Тебе стены, печь и углы,
Дедом, прадедом и отцом
В нем исхоженные полы;

Если мил тебе бедный сад
С майским цветом, с жужжаньем пчел
И под липой сто лет назад
В землю вкопанный дедом стол;
Если ты не хочешь, чтоб пол
В твоем доме фашист топтал,
Чтоб он сел за дедовский стол
И деревья в саду сломал...

Если мать тебе дорога —
Тебя выкормившая грудь,
Где давно уже нет молока,
Только можно щекой прильнуть;
Если вынести нету сил,
Чтоб фашист, к ней постоем став,
По щекам морщинистым бил,
Косы на руку намотав;
Чтобы те же руки ее,
Что несли тебя в колыбель,
Мыли гаду его белье
И стелили ему постель...

Если ты отца не забыл,
Что качал тебя на руках,
Что хорошим солдатом был
И пропал в карпатских снегах,
Что погиб за Волгу, за Дон,
За отчизны твоей судьбу;
Если ты не хочешь, чтоб он
Перевертывался в гробу,
Чтоб солдатский портрет в крестах
Взял фашист и на пол сорвал
И у матери на глазах
На лицо ему наступал...

Если ты не хочешь отдать
Ту, с которой вдвоем ходил,
Ту, что долго поцеловать
Ты не смел,— так ее любил,—
Чтоб фашисты ее живьем
Взяли силой, зажав в углу,
И распяли ее втроем,
Обнаженную, на полу;
Чтоб досталось трем этим псам
В стонах, в ненависти, в крови
Все, что свято берег ты сам
Всею силой мужской любви...

Если ты фашисту с ружьем
Не желаешь навек отдать
Дом, где жил ты, жену и мать,
Все, что родиной мы зовем,—
Знай: никто ее не спасет,
Если ты ее не спасешь;
Знай: никто его не убьет,
Если ты его не убьешь.
И пока его не убил,
Ты молчи о своей любви,
Край, где рос ты, и дом, где жил,
Своей родиной не зови.
Пусть фашиста убил твой брат,
Пусть фашиста убил сосед,—
Это брат и сосед твой мстят,
А тебе оправданья нет.
За чужой спиной не сидят,
Из чужой винтовки не мстят.
Раз фашиста убил твой брат,—
Это он, а не ты солдат.

Так убей фашиста, чтоб он,
А не ты на земле лежал,
Не в твоем дому чтобы стон,
А в его по мертвым стоял.
Так хотел он, его вина,—
Пусть горит его дом, а не твой,
И пускай не твоя жена,
А его пусть будет вдовой.
Пусть исплачется не твоя,
А его родившая мать,
Не твоя, а его семья
Понапрасну пусть будет ждать.
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей!
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!

(Константин Симонов)

ранее утро дворники мётлы
да поливальные чудо-машины
птицам неведомо чувство полёта
просто причина краснеет рябина
осень крадется на трепетных лапах
волосы встрёпаны листья пугливо
шепчутся с ветром о драповых шляпах
ниже к воде прижимаются ивы
лето заляпано красками грусти
нам не поётся всего лишь ворчится
снятся печальные серые гуси
в окна тревожно влетают синицы

Татьяна Алексеева

Не знает лето слова "понедельники" -
Как детство, что не ведает забот.
С утра на пирс, надев отцовы тельники,
Стекается мальчишечий народ -
За мидией, рапаном, килькой, крабами -
Да просто подурачиться в воде,
Нырнуть до дна и вынырнуть - параболой -
Вот это да! Уплыл, а пристань... где?
И день такой бездонный донно-сказочный!
И вечер, к бесконечности стремясь,
Раскрасит море, лодки, небо красочно,
Над словом "нет" безоблачно смеясь.

Светлана Галс

Там не райский сад, а ветра свистят в редколесье звёзд.
Там и бог - лесник, по-лешачьи тих, по-мужичьи прост.
Не умеет он ни чудес явить, ни грехов простить,
только - тьму рыхлить. Но когда моя перетрётся нить,
и взлетит душа, в кулаке зажав, как входной билет,
семенной запас - всех любовей свет и прощений свет, -
дай ей, бог, в твою темноту упасть, как в сырой навоз,
и взойти потом голубым ростком в редколесье звёзд.


Муся

Я плоть твоя от плоти… правда, странно
что мы могли друг друга не найти?
идут, идут ночные караваны
по млечному извечному пути

Земля объята яблочными снами,
чуть розовыми в отблесках зари,
тишайшими, как нежность между нами,
и в каждом зреют семечки внутри

и разве нам другого счастья надо?
нам ночь теперь - пристанище и дом,
висят неугасимые лампады
на яблоневом древе мировом

и август – будто музыка у края:
шагнул – и больше нет пути назад,
и мы с тобою изгнаны из рая,
и сами друг для друга – рай и ад

Светлана Холодова

Сослагательное наклонение достигается глаголами
в прошедшем времени — и частицей "бы".
Например: "Если бы ты была рядом, я лохматил бы твою голову
у себя на плече, и обо всём бы забыл".
В такой конструкции, говорящий заведомо
понимает логическую неосуществимость того,
о чём говорится в словах, и поэтому
в комнате рядом с ним пусто, а в доме нет никого.
Дешёвый бурбон бьёт в висках, ковыряется в темени,
но сознание в сон погружается только на треть —
поскольку две остальные трети застряли в глазах, и пытаются в темени
ночной видеть то, что, и всмотревшись, нельзя рассмотреть.
Остаётся только вот так лежать и старательно
думать о том, что в жизни много разных неясных смыслов и прочих причуд —
что даже те, что остались в прошедшем времени могут, пускай сослагательно,
наклонить свою голову к ждущему этот наклон плечу.

Игорь Курас