ПРИТЧИ - вот как бывает

В цирке показывают трюк, пирамиду слонов. На большого слона ставят слона поменьше, а сверху совсем маленького. А слоны от стресса гадят, и им поэтому перед сценой делают клизму.
И вот, хватают маленького слонёнка, он рвётся, кричит:
- Гады! Не дам, нет, нет! А-а!
Среднему делают, он говорит:
- Козлы.
А самому большому слону вставляют клизму, он, не шевелясь, спрашивает:
- Ну, и как там публика?

Письмо Чарли Чаплина дочери

"Девочка моя!
Сейчас ночь. Рождественская ночь. Все вооруженные воины моей маленькой крепости уснули. Спят твой брат, твоя сестра. Даже твоя мать уже спит. Я чуть не разбудил уснувших птенцов, добираясь до этой полуосвещенной комнаты.
Как далеко ты от меня! Но пусть я ослепну, если твой образ не стоит всегда перед моими глазами. Твой портрет - здесь на столе, и здесь, возле моего сердца. А где ты? Там, в сказочном Париже, танцуешь на величественной театральной сцене на Елисейских полях.

Я хорошо знаю это, и все же мне кажется, что в ночной тишине я слышу твои шаги, вижу твои глаза, которые блестят, словно звезды на зимнем небе. Я слышу, что ты исполняешь в этом праздничном и светлом спектакле роль персидской красавицы, плененной татарским ханом.

Будь красавицей и танцуй! Будь звездой и сияй! Но если восторги и благодарность публики тебя опьянят, если аромат преподнесенных цветов закружит тебе голову, то сядь в уголочек и прочитай мое письмо, прислушайся к голосу своего сердца.

Я твой отец, Джеральдина!
Я Чарли, Чарли Чаплин!

Знаешь ли ты, сколько ночей я просиживал у твоей кроватки, когда ты была совсем малышкой, рассказывая тебе сказки о спящей красавице, о недремлющем драконе? А когда сон смежал мои старческие глаза, я насмехался над ним и
говорил: "Уходи! Мой сон - это мечты моей дочки!" Я видел твои мечты, Джеральдина, видел твое будущее, твой сегодняшний день. Я видел девушку, танцующую на сцене, фею, скользящую по небу. Слышал, как публике говорили:
"Видите эту девушку? Она дочь старого шута. Помните, его звали Чарли?" Да, я Чарли! Я старый шут!

Сегодня твой черед. Танцуй! Я танцевал в широких рваных штанах, а ты танцуешь в шелковом наряде принцессы. Эти танцы и гром аплодисментов порой будут возносить тебя на небеса. Лети! Лети туда! Но спускайся и на землю! Ты
должна видеть жизнь людей, жизнь тех уличных танцовщиков, которые пляшут, дрожа от холода и голода. Я был таким, как они, Джеральдина. В те ночи, в те волшебные ночи, когда ты засыпала, убаюканная моими сказками, я бодрствовал.
Я смотрел на твое личико, слушал удары твоего сердечка и спрашивал себя: "Чарли, неужели этот котенок когда-нибудь узнает тебя?" Ты не знаешь меня, Джеральдина. Множество сказок рассказывал я тебе в те далекие ночи, но свою
сказку - никогда. А она тоже интересна. Это сказка про голодного шута, который пел и танцевал в бедных кварталах Лондона, а потом собирал милостыню.

Вот она, моя сказка! Я познал, что такое голод, что такое не иметь крыши над головой. Больше того, я испытал унизительную боль скитальца-шута, в груди которого бушевал целый океан гордости, и эту гордость больно ранили
бросаемые монеты. И все же я жив, так что оставим это. Лучше поговорим о тебе. После твоего имени - Джеральдина - следует моя фамилия - Чаплин. С этой фамилией более сорока лет я смешил людей на земле. Но плакал я больше,
нежели они смеялись. Джеральдина, в мире, в котором ты живешь, существуют не одни только танцы и музыка!

В полночь, когда ты выходишь из огромного зала, ты можешь забыть богатых поклонников, но не забывай спросить у шофера такси, который повезет тебя домой, о его жене. И если она беременна, если у них нет денег на пеленки для
будущего ребенка, положи деньги ему в карман. Я распорядился, чтобы в банке оплачивали эти твои расходы. Но всем другим плати строго по счету. Время от времени езди в метро или на автобусе, ходи пешком и осматривай город.
Приглядывайся к людям! Смотри на вдов и сирот! И хотя бы один раз в день говори себе: "Я такая же, как они".

Да, ты одна из них, девочка! Более того. Искусство, прежде чем дать человеку крылья, чтобы он мог взлететь ввысь, обычно ломает ему ноги. И если наступит день, когда ты почувствуешь себя выше публики, сразу же бросай сцену. На
первом же такси поезжай в окрестности Парижа. Я знаю их очень хорошо! Там ты увидишь много танцовщиц вроде тебя, даже красивее, грациознее, с большей гордостью. Ослепительного света прожекторов твоего театра там не будет и в
помине. Прожектор для них - Луна. Вглядись хорошенько, вглядись! Не танцуют ли они лучше тебя? Признайся, моя девочка! Всегда найдется такой, кто танцует лучше тебя, кто играет лучше тебя! И помни: в семье Чарли не было
такого грубияна, который обругал бы извозчика или надсмеялся над нищим, сидящим на берегу Сены.

Я умру, но ты будешь жить. Я хочу, чтобы ты никогда не знала бедности. С этим письмом посылаю тебе чековую книжку, чтобы ты могла тратить сколько пожелаешь. Но когда истратишь два франка, не забудь напомнить себе, что
третья монета - не твоя. Она должна принадлежать незнакомому человеку, который в ней нуждается. А такого ты легко сможешь найти. Стоит только захотеть увидеть этих незнакомых бедняков, и ты встретишь их повсюду. Я говорю с тобой о деньгах, ибо познал их дьявольскую силу.

Я немало провел времени в цирке. И всегда очень волновался за канатоходцев. Но должен сказать тебе, что люди чаще падают на твердой земле, чем канатоходцы с ненадежного каната.

Может быть, в один из званых вечеров тебя ослепит блеск какого-нибудь бриллианта. В этот же момент он станет для тебя опасным канатом, и падение для тебя неминуемо. Может быть, в один прекрасный день тебя пленит
прекрасное лицо какого-нибудь принца. В этот же день ты станешь неопытным канатоходцем, а неопытные падают всегда. Не продавай своего сердца за золото и драгоценности. Знай, что самый огромный бриллиант - это солнце. К счастью, оно сверкает для всех. А когда придет время, и ты полюбишь, то люби этого человека всем сердцем. Я сказал твоей матери, чтобы она написала тебе об этом. Она понимает в любви больше меня, и ей лучше самой поговорить с тобой об этом.

Работа у тебя трудная, я это знаю. Твое тело прикрыто лишь куском шелка.
Ради искусства можно появиться на сцене и обнаженным, но вернуться оттуда надо не только одетым, но и более чистым. Я стар, и может быть, мои слова звучат смешно. Но, по-моему, твое обнаженное тело должно принадлежать тому, кто полюбит твою обнаженную душу. Не страшно, если твое мнение по этому вопросу десятилетней давности, то есть принадлежит уходящему времени. Не бойся, эти десять лет не состарят тебя. Но как бы то ни было, я хочу, чтобы
ты была последним человеком из тех, кто станет подданным острова голых. Я знаю, что отцы и дети ведут между собой вечный поединок. Воюй со мной, с моими мыслями, моя девочка! Я не люблю покорных детей. И пока из моих глаз
не потекли слезы на это письмо, я хочу верить, что сегодняшняя рождественская ночь - ночь чудес. Мне хочется, чтобы произошло чудо, и ты действительно все поняла, что я хотел тебе сказать.

Чарли уже постарел, Джеральдина. Рано или поздно вместо белого платья для сцены тебе придется надеть траур, чтобы прийти к моей могиле. Сейчас я не хочу расстраивать тебя. Только время от времени всматривайся в зеркало - там
ты увидишь мои черты. В твоих жилах течет моя кровь. Даже тогда, когда кровь в моих жилах остынет, я хочу, чтобы ты не забыла своего отца Чарли.

Я не был ангелом, но всегда стремился быть человеком.

Постарайся и ты.

Целую тебя, Джеральдина.
Твой Чарли.
Декабрь 1965 г."

ЗЫ:Нет любви бескорыстней и безусловней, чем любовь родителей к своим детям.

Одна арабская легенда рассказывает о двух друзьях, которые шли по пустыне и о чем-то сильно спорили. Один из них в пылу ударил другого. Другой, обидевшись, написал на песке: «Сегодня мой лучший друг ударил меня».

Они продолжили свой путь и пришли в оазис, где решили выкупаться и передохнуть. Обиженный решил поплавать в озере – и вдруг стал тонуть. Друг бросился ему на помощь и вытащил на сушу. Отдышавшись, спасенный взял нож и вырезал на камне: «Сегодня мой лучший друг спас мне жизнь».

Заинтригованный, друг спросил:
– Почему, когда я тебя ударил, ты записал это на песке, а сейчас пишешь на камне?
– Когда друг нас обижает, мы должны записать это на песке, чтобы ветер забвения и прощения стер обиду; когда друг нас выручает, мы должны записать это на камне сердца, где никакой ветер не властен.

Жили-были три сестры. Одна была ленивой-преленивой. Вторая злой-презлой.
А третья и умница, и красавица, и рукодельница, любо-дорого смотреть.
Однажды утром остановилась телега у их ворот. Сестры вышли посмотреть, кто приехал. На телеге сидела незнакомая пожилая женщина.
- Кто ты? - спросили они.
- Я - Судьба. Пришло время выходить вам замуж.
Посадила их Судьба на телегу и повезла выдавать замуж.
Заехали они в первую деревню. Видят, в поле парень пашет и в руках у него любое дело спорится.
Если нужно что-нибудь починить или построить все к нему бегут.
- Вот этот твой, говорит Судьба первой из сестер.
Высадили сестру и поехали дальше.
Заехали в следующую деревню. Там парень живет такой, что никому в помощи не откажет. Добр ко всем.
Нарадоваться на него народ не может, такой молодец.
- Вот этот твой, говорит Судьба второй из сестер.
Высадили сестру и поехали дальше.
Заехали в третью деревню. У последнего дома, в грязи, у самой старой развалюхи, лежит пьяный. Остановила Судьба телегу и говорит:
- Этот твой.
- Да на кой он мне?! взмолилась третья сестра. Я же вот и добрая, и хорошая, и рукодельница. А ты мне такого жениха даешь!
Вон сестрам каких нашла что, другого для меня нет?
- Другие есть... - ответила Судьба и, вздохнув, добавила, - Но этот без тебя пропадет!

Котенок

Корабельный кот Фрол возвращался на свой сторожевик N. Приподнятое настроение не портил даже поднявшийся ветер, дующий в морду.
Сход на берег удался, без мордобоев, полный любви и песен. Ветер усиливался, начинало смеркаться, и Фрол бодро шел по краю тротуара,
мурлыкая про себя какую-то мелодию. Проходя мимо шелестящей желтыми листьями высокой березы, он чутким ухом уловил непонятные звуки.
Фрол остановился, и задрал голову, внимательно всматриваясь в качающуюся крону дерева. Там, среди дрожащих на ветру листьев,
на тонкой ветке, словно зацепившийся целлофановый пакет, сидел крохотный котенок, вцепившийся в нее мертвой хваткой.
Он и издавал похожие на мяуканье звуки. Как он туда попал? Может собаки загнали? Фрол оглянулся, поблизости никого не было.
Он вздохнул, с легкостью прыгнул на ствол, и как заправский матрос по вантам, начал подниматься вверх.
Достигнув нужной высоты, он перевел дух, и осторожно по тонким ветвям подобрался к котенку.
Глаза малыша слезились от ветра, он жалобно мяукнул, увидев Фрола
- Помоги! - увидел в глазах котенка Фрол.
Подобравшись вплотную, Фрол крепко взял котенка зубами за загривок, и медленно развернувшись, стал спускаться вниз.
Никогда еще Фролу не приходилось работать спасателем. Котенок становился все тяжелее и тяжелее, и он словно в тумане,
едва не теряя сознание, добрался до земли. Опустив котенка на пожухлую траву, он застыл, как бы забыв разжать зубы.
Котенок мяукнул, и Фрол, словно очнувшись, разжал онемевшую челюсть, и внимательно посмотрел на него.
Возраст - месяца три, расцветка - черными пятнами, как у питона. Порыв ветра поднял его шерсть, обнажив рыжий подшерсток.
Что-то знакомое Фрол увидел в спасенном. Быстро темнело.
- Ну, бывай, - по-своему сказал Фрол, и зашагал в сторону причала. Через несколько шагов он обернулся. За ним семенил котенок.
- Нельзя тебе со мной. На службе я, - рыкнул Фрол.
Но котенок не отставал. Так поругиваясь, Фрол подошел к сходне сторожевика, и остановился. Котенок сел рядом.
- Ну, ладно...
Прикрывая своим огромным телом малого, он неслышно взбежал на борт корабля. Вахтенный, сделав вид, что не заметил гостя, весело усмехнулся.
Никем незамеченные они добрались до каюты судового медика ст. лейтенанта Пономаренко.
Фрол давно научился открывать ее, подпрыгивая и цепляясь лапой за ручку двери.
Когда Пономаренко вернулся в каюту, Фрол сидел на своей циновке и вылизывал найденыша.
- Фрол! Ты что, с ума сошел? На хрена ты приволок его на корабль?- медик перешел на фальцет.
ЗАКОН ПОДЛОСТИ. Мимо проходил старпом.
- Что за крик? - он толкнул приоткрытую дверь каюты.
- Пономаренко! Что за зоопарк? - старпом, увидев котов, пришел в ярость. Фрола он терпел, и даже уважал.
Но чтобы два кота на его корабле, это слишком.
- Этого в кладовку, а этого за борт!
Внезапно Фрол вскочил и, приняв боевую стойку, зашипел. Шерсть поднялась дыбом, и он казалось, увеличившись вдвое,
стал похож на небольшого, но разъяренного тигра.
Старпом опешил, но быстро взял себя в руки.
- Смирно! - рявкнул он.
Щелкнули каблуки старлея. Плюхнулся на задницу Фрол, по струнке поставив передние лапы. Лишь хвост нервно бил по палубе.
Рядом с Фролом, приняв такую же позу, и испуганно смотря на старпома, сел котенок.
- Цирк! - процедил сквозь зубы старпом, и резко захлопнув дверь, ушел к себе в каюту.

Всю ночь старпом ворочался, пытаясь уснуть. Стоило ему задремать, и начинался странный сон.
Будто команда сторожевика состоит из рыжих и пятнистых котов. Он просыпался в ужасе, выкуривал сигарету, опять ложился, стараясь уснуть.
Но в сон снова приходили коты. И опять рука тянулась за сигаретой.

Полгода назад его шестилетняя дочь попала под машину. Врачи ее спасли, но она перестала говорить.
Целыми днями она сидела у окна, что-то выводя тонким пальчиком на стекле. Ее ничего не интересовало.
Ни игрушки, ни мультики, ни книжки с яркими картинками. Дочка полностью ушла в себя, став похожей на маленькую статую.

Утром в двери каюты корабельного медика Пономаренко раздался негромкий стук. Отдраив ее, он увидел старпома.
- Слышишь, старлей. Отдай мне котенка, - услышал медик.
Готовый ко всему, но только не к этому, Пономаренко растерялся. Он нагнулся, и, взяв лежащий рядом с Фролом комочек, молча протянул его старпому.
Тот осторожно взял его, и, кивнув головой, удалился. Фрол внимательно наблюдал, не двигаясь с места.
Сходя с корабля, старпом, бережно придерживая борт шинели отдал честь Флагу, и быстрым шагом направился к себе на квартиру.
Он ускорял шаг, будто опасаясь опоздать к чему-то важному. К тому, что не может произойти без него.
Открыв своим ключом дверь, и поцеловав в щеку жену, он, не раздеваясь, стремительно вошел в комнату дочки.
Та, как обычно сидела у окна и смотрела на улицу.
Старпом вытащил из-за пазухи котенка, и остановился возле дочки, держа его на ладонях.
- Папочка! - прошептала она, нежно прижав к груди котенка.
Старпом смахнул внезапно выступившую слезу. Рядом беззвучно плакала жена.

- Это Фролу, - старпом неловко сунул ст. л-ту Пономаренко две банки говяжьей тушенки.
- За что?
На хмуром лице старпома мелькнула улыбка.

А Фрол, увидев себя в зеркале, понял, почему котенок показался ему знакомым.
У него на морде были такие же, как у Фрола две темные стрелки, идущие от глаз, как бы удлиняя их. И рыжий подшерсток.
А рыжих котов, кроме Фрола в этом районе не водилось. Да и кошка тогда была с расцветкой, как у питона...

источник:http://fffail.ru/ опубликовано чт, 04/04/2013 - 22:42

Однажды, давным-давно, встретились в огромном гулком мире две одинокие души - Человек и Собака. Молодой пустынный мир был погружен в ночную тьму, лишь на головокружительной высоте величественно безмолвствовали звезды, обжигая все вокруг льдистым мерцанием. Собака бродила по лесу, внезапно в глаза ей ударил свет. Подойдя поближе и осторожно выглянув из-за дерева, Собака увидела костер, а возле него какое-то существо. То был Человек.
Собака замерзла, ей очень хотелось подойти к теплому пламени, но она не решалась...
Тем временем Человеку очень хотелось есть, надо было идти в лес на охоту, но было уже совсем темно, и он не решался...
В этот миг из кустов на опушке показалась Собака, в зубах у нее была дичь. Собака медленно подошла и положила добычу к ногам Человека.

В благодарность Человек позвал Собаку поближе к костру. Потом они разделили поздний ужин на двоих и сели смотреть на звезды. Человеку нестерпимо захотелось протянуть руку и зарыться пальцами в густую собачью шерсть, а Собака в этот момент мечтала почувствовать прикосновение человеческой руки... Они уснули, прижавшись друг к другу, и во сне дышали в унисон. Этой ночью впервые отступили страх и холод сурового древнего мира. А утром Собака поняла, что уже не может уйти, а Человек - что не хочет ее отпускать.
Тогда Собака сказала: «В знак вечной преданности я дарю тебе единственное, что у меня есть, - мою жизнь. Теперь она принадлежит тебе».
И Человек ответил: «В знак вечной благодарности я обещаю хранить твой Дар в самом надежном месте - в своем сердце».
Человек протянул руку, и Собака вложила в нее свою лапу. Их глаза встретились, в них плясали языки пламени, которые стали свидетелем Клятвы. И в этот миг пустота в их душах исчезла...
С тех пор прошло много времени, но в глазах любой собаки и ныне живет свет того древнего костра. Они с надеждой всматриваются в лица людей, стремясь увидеть там ответные теплые отблески. Но в глазах Человека огненные искры давно погасли. Он стал хранить в своем сердце слишком много нужных и практичных вещей, и вскоре Собачьему Дару не осталось в нем места. Тогда Человек бросил его Собаке: «Забирай!» и пошел своей дорогой. Но Собака не смогла взять свой подарок: оказалось, что она не умеет нарушать Клятвы. Тогда она тихо отступила в тень и незаметно пошла следом за уходящим Человеком, не отрывая взгляда темных и влажных от горя глаз от его беспечной и равнодушной спины. А ее жизнь так и осталась лежать на дороге.
Со временем она истрепалась от пинков, запылилась и сейчас уже не кажется Человеку сокровищем. Обычно он ее просто не замечает, но если вдруг спотыкается о нее - не задумываясь, смахивает со своего пути. Ему некогда, Человек все ищет и ищет что-то в огромном мире. И находит много всего, но ничто не способно воскресить свет в его глазах, а потому внутри у него холод и мрак.
А Собаки живут и умирают в ожидании чуда. Они верят, что однажды Человек вспомнит. И позовет: «Мне снова нужны твои любовь и преданность, только они могут спасти меня от одиночества и оживить заиндевевшее сердце. А я снова буду заботиться о тебе, как обещал тогда... Вернись, Друг!» И тогда Собака улыбнется и ответит: «Мне незачем возвращаться, я и так всегда была рядом с тобой».
Вам кажется, это всего лишь сказка? Тогда загляните в глаза встречной собаке...

Демон Кратий. Притча об иллюзии свободы

Медленно рабы шли друг за другом, и каждый нёс отшлифованный камень. Четыре шеренги, длиной в полтора километра каждая, от камнетёсов до места, где началось строительство города-крепости, охраняли стражники. На десяток рабов полагался один вооружённый воин-стражник.
В стороне от идущих рабов, на вершине тринадцатиметровой рукотворной горы из отшлифованных камней сидел Кратий — один из верховных жрецов; на протяжении четырёх месяцев молча наблюдал за происходящим. Его никто не отвлекал, никто, даже взглядом, не смел прервать его размышления. Рабы и стража воспринимали искусственную гору с троном на вершине как неотъемлемую часть ландшафта. И на человека, то сидящего неподвижно на троне, то прохаживающегося по площадке на вершине горы, уже никто не обращал внимания.
Кратий поставил перед собой задачу переустроить государство, на тысячелетие укрепить власть жрецов, подчинив им всех людей Земли, сделать их всех, включая правителей государств, рабами жрецов.

Однажды Кратий спустился вниз, оставив на троне своего двойника. Жрец поменял одежду, снял парик. Приказал начальнику стражи, чтобы его заковали в цепи, как простого раба, и поставили в шеренгу за молодым и сильным рабом по имени Нард.

Вглядываясь в лица рабов, Кратий заметил, что у этого молодого человека взгляд пытливый и оценивающий, а не блуждающий или отрешённый, как у многих. Лицо Нарда было то сосредоточенно-задумчивым, то взволнованным. «Значит, он вынашивает какой-то свой план», — понял жрец, но хотел удостовериться, насколько точным было его наблюдение.

Два дня Кратий следил за Нардом, молча таская камни, сидел с ним рядом во время трапезы и спал рядом на нарах. На третью ночь, как только поступила команда «Спать», Кратий повернулся к молодому рабу и шёпотом, с горечью и отчаянием, произнёс непонятно кому адресованный вопрос:

— Неужели так будет продолжаться всю оставшуюся жизнь?

Жрец увидел: молодой раб вздрогнул и мгновенно развернулся лицом к жрецу, глаза его блестели. Они сверкали даже при тусклом свете горелок большого барака.

— Так не будет долго продолжаться. Я додумываю план. И ты, старик, тоже можешь в нём принять участие, — прошептал молодой раб.

— Какой план? — равнодушно и со вздохом спросил жрец.

Нард горячо и уверенно стал объяснять:

— И ты, старик, и я, и все мы скоро будем свободными людьми, а не рабами. Ты посчитай, старик: на каждый десяток рабов приходится по одному стражнику. И за пятнадцатью рабынями, которые готовят пищу, шьют одежду, наблюдает тоже один стражник. Если в обусловленный час все мы набросимся на стражу, то победим её. Пусть стражники вооружены, а мы закованы в цепи. Нас десять на каждого, и цепи тоже можно использовать как оружие, подставляя их под удар меча. Мы разоружим всех стражников, свяжем их и завладеем оружием.

— Эх, юноша, — снова вздохнул Кратий и, как бы безучастно, произнёс, — твой план недодуман: стражников, которые наблюдают за нами, разоружить можно, но вскоре правитель пришлёт новых, может быть, даже целую армию, и убьёт восставших рабов.

— Я и об этом подумал, старик. Надо выбрать такое время, когда не будет армии. И это время настаёт. Мы все видим, как армию готовят к походу. Заготавливают провиант на три месяца пути. Значит, через три месяца армия придёт в назначенное место и вступит в бой. В сражении она ослабеет, но победит, захватит много новых рабов. Для них уже строятся новые бараки. Мы должны начать разоружать стражу, как только армия нашего правителя вступит в сражение с другой армией. Гонцам потребуется месяц, что бы доставить сообщение о необходимости немедленного возврата. Ослабевшая армия будет возвращаться не менее трёх месяцев. За четыре месяца мы сумеем подготовиться к встрече. Нас будет не меньше, чем солдат в армии. Захваченные рабы захотят быть с нами, когда увидят, что произошло. Я правильно всё предопределил, старик.

— Да, юноша, ты с планом, с мыслями своими можешь стражников разоружить и одержать победу над армией, — ответил жрец уже подбадривающе и добавил: — но что потом рабы станут делать, и что произойдёт с правителями, стражниками и солдатами?

— Об этом я немного думал. И пока приходит в голову одно: все, кто рабами были, станут не рабами. Все, кто сегодня не рабы, рабами будут, — как бы размышляя вслух, не совсем уверенно ответил Нард.

— А жрецов? Скажи мне, юноша, к рабам или не рабам жрецов, когда ты победишь, причислишь?

— Жрецов? Об этом тоже я не думал. Но сейчас предполагаю: пускай жрецы останутся как есть. Их слушают рабы, правители. Хоть сложно их порой понять, но думаю, они — безвредны. Пускай рассказывают о богах, а жизнь свою мы знаем сами, как лучше проживать.

— Как лучше — это хорошо, — ответил жрец и притворился, что ужасно хочет спать.

Но Кратий в эту ночь не спал. Он размышлял. «Конечно, — думал Кратий, — проще всего о заговоре сообщить правителю, и схватят юношу-раба, он явно главный вдохновитель для других. Но это не решит проблемы. Желание освобождения от рабства всегда будет у рабов. Появятся новые предводители, будут разрабатываться новые планы, а раз так — главная угроза для государства всегда будет присутствовать внутри государства». Перед Кратием стояла задача: разработать план порабощения всего мира. Он понимал: достичь цели с помощью только физического насилия не удастся. Необходимо психологическое воздействие на каждого человека, на целые народы. Нужно трансформировать мысль людскую, внушить каждому: рабство есть высшее благо. Необходимо запустить саморазвивающуюся программу, которая будет дезориентировать целые народы в пространстве, времени и понятиях. Но самое главное — в адекватном восприятии действительности. Мысль Кратия работала всё быстрее, он перестал чувствовать тело, тяжёлые кандалы на руках и ногах. И вдруг, словно вспышка молнии, возникла программа. Ещё не детализированная и не объяснимая, но уже ощущаемая и обжигающая своей масштабностью. Кратий почувствовал себя единовластным правителем мира.

Жрец лежал на нарах, закованный в кандалы, и восхищался сам собой: «Завтра утром, когда поведут всех на работу, я подам условный знак, и начальник охраны распорядится вывести меня из шеренги рабов, снять кандалы. Я детализирую свою программу, произнесу несколько слов, и мир начнёт меняться. Невероятно! Всего несколько слов — и весь мир подчинится мне, моей мысли. Бог действительно дал человеку силу, которой нет равной во Вселенной, эта сила — человеческая мысль. Она производит слова и меняет ход истории. Необыкновенно удачная сложилась ситуация. Рабы подготовили план восстания. Он — рационален, этот план, и явно может привести к положительному для них промежуточному результату. Но я всего лишь несколькими фразами, не только их, но и потомков сегодняшних рабов, да и правителей земных, рабами быть грядущих тысяч лет заставлю».

Уром, по знаку Кратия, начальник охраны снял с него кандалы. И уже на следующий день на его наблюдательную площадку были приглашены остальные пять жрецов и фараон.

Перед собравшимися Кратий начал свою речь:

— То, что вы сейчас услышите, не должно быть никем записано или пересказано. Вокруг нас нет стен, и мои слова никто, кроме вас, не услышит. Я придумал способ превращения всех людей, живущих на Земле, в рабов нашего фараона. Сделать это, даже с помощью многочисленных войск и изнурительных войн, невозможно. Но я сделаю это несколькими фразами. Пройдёт всего два дня после их произнесения, и вы убедитесь, как начнёт меняться мир. Смотрите: внизу длинные шеренги закованных в цепи рабов несут по одному камню. Их охраняет множество солдат. Чем больше рабов, тем лучше для государства — так мы всегда считали. Но чем больше рабов, тем более приходится опасаться их бунта. Мы усиливаем охрану. Мы вынуждены хорошо кормить своих рабов, иначе, они не смогут выполнять тяжёлую физическую работу. Но они всё равно, ленивы и склонны к бунтарству. Смотрите, как медленно они двигаются, а обленившаяся стража не погоняет их плетьми и не бьёт, даже здоровых и сильных рабов. Но они будут двигаться гораздо быстрее. Им не будет нужна стража. Стражники превратятся тоже в рабов. Свершить подобное можно так.

Пусть сегодня, перед закатом, глашатаи разнесут указ фараона, в котором будет сказано: «С рассветом нового дня всем рабам даруется полная свобода. За каждый камень, доставленный в город, свободный человек будет получать одну монету. Монеты можно обменять на еду, одежду, жилище, дворец в городе и сам город. Отныне вы — свободные люди».

Когда жрецы осознали сказанное Кратием, один из них, самый старший по возрасту, произнёс:

— Ты — демон, Кратий. Тобой задуманное демонизмом множество земных народов покроет.

— Пусть демон я, и мной задуманное пусть люди в будущем демократией зовут.


Указ на закате был оглашён рабам, они пришли в изумление, и многие не спали ночью, обдумывая новую счастливую жизнь.

Утром следующего дня жрецы и фараон вновь поднялись на площадку искусственной горы. Картина, представшая их взорам, поражала воображение. Тысячи людей, бывших рабов, наперегонки тащили те же камни, что и раньше. Обливаясь потом, многие несли по два камня. Другие, у которых было по одному, бежали, поднимая пыль. Некоторые охранники тоже тащили камни. Люди, посчитавшие себя свободными — ведь с них сняли кандалы, — стремились получить, как можно больше вожделенных монет, чтобы построить свою счастливую жизнь.

Кратий ещё несколько месяцев провёл на своей площадке, с удовлетворением наблюдая за происходящим внизу.

А изменения были колоссальными. Часть рабов объединилась в небольшие группы, соорудили тележки и, доверху нагрузив камнями, обливаясь потом, толкали эти тележки.

«Они ещё много приспособлений наизобретают, — с удовлетворением думал про себя Кратий, — вот уже и услуги внутренние появились: разносчики воды и пищи».

Часть рабов ели прямо на ходу, не желая тратить времени на дорогу в барак для приёма пищи, и расплачивались с подносившими её полученными монетами.

«Надо же, и лекари появились у них: прямо на ходу помощь пострадавшим оказывают, и тоже за монеты. И регулировщиков движения выбрали. Скоро выберут себе начальников, судей. Пусть выбирают: они ведь считают себя свободными, а суть не изменилась, они по-прежнему таскают камни…»

А концовка?


...Так и бегут они сквозь тысячелетия, в пыли, обливаясь потом, таща тяжёлые камни. И сегодня потомки тех рабов продолжают свой бессмысленный бег.

© Владимир Мегре

Да и вообще

Любая демократия приводит к диктатуре подонков.
© А.Нобель

- Понимаешь… Мы ведь ссоримся… Всё время… Мы не можем быть вместе, да?
- А ты любишь вишню?
- Да.
- А ты выплёвываешь косточки, когда её ешь?
- Ну да.
- Так и в жизни: учись выплевывать косточки, и одновременно любить вишню!