Иван Бунин

Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Веселой, пестрою стеной
Стоит над светлою поляной.

Березы желтою резбой
Блесят в лазури голубой,
Как вышки, елочки темнеют,
А между кленами синеют
То там, то здесь в листве сквозной
Просветы в небо, что оконца.
Лес пахнет дубом и сосной,
За лето высох он от солнца,
И Осень тихою вдовой
Вступает в пестрый терем свой.

Сегодня на пустой поляне,
Среди широкого двора,
Воздушной паутины ткани
Блестят, как сеть из серебра.
Сегодня целый день играет
В дворе последний мотылек
И, точно белый лепесток,
На паутине замирает,
Пригретый солнечным теплом;
Сегодня так светло кругом,
Такое мертвое молчанье
В лесу и в синей вышине,
Что можно в этой тишине
Расслышать листика шуршанье.
Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Стоит над солнечной поляной,
Завороженный тишиной;
Заквохчет дозд, перелетая
Среди подседа, где густая
Листва янтарный отблеск листьев;
Играя, в небе промелькнет
Скворцов рассыпанная стая -
И снова все кругом замрет.

Последние мгновенья счачтья!
Уж знает Осень, что такой
Глубокий и немой покой -
Предвестник долгого ненастья.
Глубоко, странно лес молчал
И на заре, когда с заката
Пурпурный блеск огня и злата
Пожаром терем освещал.
Потом угрюмо в нем стемнело.
Луна восходит, а в лесу
Ложаться тени на росу...
Вот стало холодно и бело
Среди полян, среди сквозной
Осеннней чащи помертвелой,
И жутко Осени одной
В пустынной тишине ночной.

Теперь уж тишина другая:
Прислушайся - она растет,
А с нею бледностью пугая,
И месяц месяц медленно встает.
Все тени сделал он короче,
Прозрачный дым навел на лес
И вот уж смотрит прямо в очи
С туманной высоты небес.
О, мертвый сон осенней ночи!
О, жуткий час ночных чудес!
В сребристом и сыром тумане
Светло и пусто на поляне;
Лес, белым светом залитой,
Своей застывшей красотой
Как будто смерть себе пророчит;
Сова и та молчит: сидит
Да тупо из ветвей глядит,
Порою дико захохочет,
Сорвется с шумом с высоты,
Взмахнувши мягкими крылами,
И снова сядет на кусты
И смотрит круглыми глазами,
Водя ушастой головой
По сторонам, как в изумленье;
А лес стоит в оцепенеье,
Наполнен бледной, легкой мглой
И листьев сыростью гнилой...

Не жди: наутро не проглянет
На небе солнце. Дождь и мгла
Холодным дымом лес туманят, -
Недаром эта ночь прошла!
Но Осень затаит глубоко
Все, что она пережила
В немую ночь, и одиноко
Запрется в тереме своем:
Пусть бор бушует под дождем,
Пусть мрачны и ненасытны ночи
И на поляне волчьи очи
Зеленым светят огнем!
Лес, точно терем без призора,
Весь Весь потемнел и полинял,
Сентябрь, кружась по чашам бора,
С него местами крышуснял
И вход сырой листвой усыпал;
А там зазимок ночью выпал
И таять стал, все умертвив...

Трубят рога в полях далеких,
Звенит их медный перелив,
Как грустный вопль, среди широких
Ненастных и туманных нив.
Сквозь шум деревьев, за долиной,
Теряясь в глубине лесов,
Угрюмо воет рог туриный,
Скликая на добычу псов,

И звучный гам их голосов
Разносит там их голосов
Разносит бури шум пустынный.
Льет дождь, холодный, точно лед,
Кружатся листья по полям,
И груси длинным караваном
Над лесом держат перелет.

Но дни идут. И вот уж дымы
Встают столбами на заре,
Леса багряны, недвежимы,
Земля в морозном серебре,
И в горностаевом шугае,
Умывши бледное лицо,
Последний день в лесу встречая,
Выходит Осень на крыльцо.
Двор пуст и холоден. В ворота,
Среди двух высохших осин,
Видна ей синева долин
И ширь пустынного болота,
Дорога на далекий юг:
Туда от зимних бурь и вьюг,
От зимней стужи и метели
Давно уж птицы улетели;
Туда и Осень поутру
Свой одинокий путь направит
И навсегда в путом бору
Раскрытый терм свой оставит.

Прости же, лес! Прости, прощай, прощай,
День будет ласковый, хороший,
И скоро мягкою порошей
Засеребрится мертвый край.
Как будут страны в этот белый,
Пустынный и холодный день
И бор, и терем опустелый,
И крыши тихих деревень,
И небеса, и без границы
В них уходящие поля!
Как будут рады соболя,
И горностаи, и куницы,
Резвясь и греясь на бегу
В сугробах мягких на лугу!
А там, как буйный пляс шамана,
Ворвутся в голую тайгу
Ветры из тундры, с океана,
Гудя в крутящемся снегу
И завыва в поле зверем.

Они разрушат старый терем,
Оставят колья и потом
На этом остове пустом
Повесят инеи сквозные,
И будут в небе голубом
Сиять чертоги ледяные
И хрустаелем и серебром.
А в ночь, меж белых их разводов,
Взойдут огни небесных сводов,
Заблешет звездный щит Стожар -
В тот час, когда среди молчанья
Морозный светится пожар,
Расцвет полярного сиянья.



На плоксом взморье - мертвый зной и штиль.
Слепит горячий свет, струится воздух чистый,
Расплавленной смолой сверкает черный киль
Рыбацкого челна на мели золотитой.

С нестройным криком голых татарчат
Сливается порой пронзительный и жалкий,
Зловеший визг серебряной рыбалки.
Но небо ясно, отмели молчать.

Разлит залив зхеркальностью безбрежной,
И глубоко на золоте песка,
Под хрусталем воды, сияет белоснежный
Недвижный отблеск маяка.

Скучнов лощинах березам,
Туманная муть на полях,
Конским размокшим навозом
В тумане череется шлях.

В сонной степной деревушке
Пахучие хлебы пекут.
Медленно две побирушки
По деревушке бредут.
Там, среди улицы, лужи,
Зола и весенняя грязь,
В избах угар, а снаружи
Завалинки тлеют, дымясь.

Жмурясь, сидит у амбара
Овчарка на ржавой цепи.
В избах - темно от угара,
Туманно и тихо - в степи.
Только петух беззаботно
Весну воспевает весь день.
В поле тепло и дремотно,
А в сердце счастливая лень



Бегут, бегут листы раскрытой книги,
Бегут, струятся к небу тополя,
Гул молотьбы слышней идет из риги,
Помещик встал и, окна закрывая,
Глянул на юг... Но туча долждевая
Уже прошла. Опять покой и лень.
В горячем свете весело и сухо
Блестит листвой под окнами сирень;
Зажглась река, как золото; старуха
Несет сажать махотки на плетень;
Кричит петух; в крапиву за наседкой
Спешит десяток желтеньких цыплят...
И тени штор узорной легкой сеткой
По конскому лечебнику пестрят.



Мы встретились случайно, на углу.
Я быстро шел - и вдруг как свет зарницы
Вечернюю прорезал полумглу
Сквозь черные лучистые ресницы.

На ней был креп, - прозначный легкий газ
Весенний ветер взвеял на мгновенье,
Но на улице и в ярком блеске глаз
Я уловил былое оживленье.

И ласково кивнула мне она,
Слегка лицо от ветра накловнила
И скрылась за углом... Была весна...
Она меня простила - и забыла.



В лесу, в горе, родник, живой и звонкий,
Над родником старинный голубец
С лубочной почерневшею иконкой,
А в роднике березовый корец.

Я не люблю, о Русь, твоей несмелой,
Тысячлетней, рабской нищеты.
Но этот крест, но этот ковшик белый...
Смиренные, родимые черты!




Ночь идет, - молись, слуга пророка.
Ночь идет - и Хая-Баш встает.
Ветер с гор, он крепнет - и широко,
Как сааз, туманный бор поет.

Ты уже высоко, - от аула
Ты уже далеко. А в бору
Зимней стужей с Хая-Баш пахнуло,
Задымились сосны на ветру.

Вас у перевала только двое -
Ты да конь. А бор померк, бымит.
Звонкий ветер в крепкой синей хвое
Все звончей и сумрчней шумит.

Где ты заночуешь? Зябнет тело,
Зябнет сердце... Конь не пил с утра...
Видишь ли сквозь сосны? Побелела
Хая-Баш, гранитная гора.

Там нависло небо низко, низко,
Там снега и зимняя тоска...
А уж если своды неба близко -
Значит, смерть близка.




Не скрыть от дерзких взоров наготы,
Но навсегда я очи опустила:
Не жаль земной, мгновенной красоты, -
Я красоту небесную сокрыла.




Насторожись, стань крепче в стремена.
В ущелье мрак, шумящие каскады.
И до небес скалистые громады
Встают в конце - как стена.

Над их челом - далеких звезд алмазы.
А на груди, в зловещей темноте,
Лежит аул: дракон тысячеглазый
Гнезлится в высоте.




Я косы девичьи плела,
На подоконнике сидела,
А ночь созвездьями цвела,
А море медленно шумело,
И степь дрожала в полусне
Своим таинственным журчаньем...

Кто до тебя вошел ко мне?
Кто, в эту ночь перед венчаньем,
Мне душу истомил такой
Любовью, нежностью и мукой?
Кому я отдалась с тоской
Перед последнею разлукой?




Роса, при бледно-розовом огне
Далекого востока, золотится.
В степи сидит пустышка на копне.
В степи рассвет, в степи роса дымится.

День впереди, столь радостный для нас,
А сзади ночь, похожая на тучу.
Спят пастухи. Базары сбились в кучу,
Сверкая явнтарями спящих глаз.




В лесах кричит павлин, шумят и плещут ливни,
В болотистых низах, в долинах рек - потоп.
Слоны залезли в грязь, стоят, поднявши бивни,
Сырые хоботы закинувши на лоб.

На тучах зелень пальм - безжизненней металла,
И, тяжко застурив графитный горизонт,
Глядит из-за лесов нагая Алагалла,
Как сизый мастодонт.




Светло в светлице от окна,
Красавице не спится.
За черным деревом луна,
Как зеркальце, дробится.

Комар тоскет в полутьме,
В пуху лебяжьем знойно,
А что порою на уме -
И молвить непристойно.

Ириса дышит горячо,
Встает... А ножки босы,
Открыто белое плечо,
Смолой чернеют косы.

Ступает на ковер она
И на софу садится...
За черным деревом луна,
Склоняясь, золотится.




В сухом лесу стреляет длинный кнут,
В кустарнике трещат коровы,
И синие подснежники цветут,
И под ногами лист шуршит дубовый.
И ходят дождевые облака,
И свежим ветером в сером поле дует,
И сердце в тайной радости тоскует,
Что жизнь, как степь, пуста и велика.




Светит, сети ткет паут...
Сумрак, жаркие подушки,
Костяной бегущий стук
Залихатской колоеушки.
Светит, меркнет поплавок -
В золотистой паутине
Весь лампадный уголок...
Горячо мне на перине,
Высока моя постель...
Убаюкивает, тая,
Убегающая трель,
Костяная и пустая.

В сырой избушке шорник лукьяна
Старуха-бабка в донышке стакана
Рвстила золотистое зерно.
Да, видно, нам не ко двору оно.

Лукьяна нетрезв, старуха как ребенок,
И вот однажды пестренький цыпленок,
Пища, залез на лавку, на хомут.
Немножко изловчился - и капут!





Все сады в росе, но теплы гнезда -
Сладок птичий лепет, полусон.
Возноси хвалы - уходят звезды,
За горами заалел Гермон.

А потом, счастливый, босоногий,
С чашкой сядь под ивовый плетень:
Мир идущим пыльною дорогой!
Славьте, братья, новый божий день!

Несть, господи грехов и злодеяний
Превыше милосердья твоего!
Рабу земли и суетных желаний
Прости грехи за горести его.

Завет любви хранил я в жизни свято:
Во дни тоски, наперекор уму,
Я не питал змею вражды на брата,
Я все простил, по слову твоему.

Я, тишину познавший гробовую,
Я, воспринявший скорби темноты,
Из недр земных земле благовествую
Глаголы Незакатной Красоты!




И я узрел: отверства дверь на небе,
И прежний глас, который слышал я,
Как звук трубы, гремевшей надо мною,
Мне повелел: войди и зри, что будет.

И дух меня мгновенно осенил.
И се - на небесах перед очами
Стоял престол, на нем же был сидящий.

И сей сидящий, славою сияя,
Был точно камень яспис и сардис,
И градуга, подобная смарагду,
Его престол широко обняла.

И вкруг престола двадесять четыре
Других престола было, и на каждом
Я видел старца в зизе белоснежной
И в золотом венце на голове.

И от престола исходили гласы,
И молнии, и громы, а пред ним -
Семь огненных светильников горели,
Из воих каждый был господний дух.

И пред лицом престола было море,
Стеклянное, подобное кристаллу,
А после престола и окрест -
Животные, число же их четыре.

И первое подобно было льву,
Тельцу - второе, третье - человеку,
Четвертое - летящему орлу.

И каждое из четырех животных
Три пары крыл имело, а внутри
Они очей исполнены без счета
И но=икогда не ведают покоя,
Взывая к Славе: свят, свят, свят, господь,
И был во веки века и грянет!

Когда же так взывают, воздавая
Честь и хвалу живущему вовеки,
Сидящему во славе на престоле,
Тогда все двадесять четыре старца
Ниц у престола падают в смиренье
И, поклоняясь сущему вовеки,
Кладут венцы к престолу и рекут:

"Воистину достоин восприяти
Ты, госроди, хвалу, и честь, и силу
Затем, что все тобой створено
И существует волею твоей!"

Царь! вот твой сон: блистал перед тобою
Среди долин огромный истукан,
Поправший землю глиняной стопою.

Червонный лик был истукану дан,
Из серебра имел он грудь и длани,
Из меди - бедра мощные и стан.

Но пробил час, назначенный заране, -
И сорвался в долину сам собой
Тяжелый камень с дальней горной грани.

Царь! пробил час, назначенный судьбой:
Тот камень пал, смешав металлы с глиной,
И поднял прах, как пыль над молотьбой.

Бог сокрушил металла блеск в единый
И красивый миг: развеял без следа,
А камень стал великою вершиной.
Он овладел вселенной. Навсегда.




...И долго, долго шли мы плоскогорьем,
Меж диких скал - все выше, выше, к небу,
По спутанным кустарникам, в тумане,
То закрывавшем солнце, то, как дым,
По ветру проносившемся пред нами -
И вдруг обрыв, бездонное пространство
И глубоко в пространстве - необъятный,
Туманно восходящий к горизонту
Своей воздушно-зыбкою равниной
Лилово-синий южный Океан!
И сатана спросил, остановившись:
"Ты веришь ли в предания, в легенды?"

Еще был март, и только что мы вышли
На высший из утесов над обрывом,
Навстречу нам пахнуло зимней бурей,
И увидал я с горной высоты,
Что пышность южных красок в Океане
Ее дыханьем мглистым смягчена
И что в горах, к востоку уходящих
Излучиной хребтов своих, белеют,
Сквозь тусклость отдаления, снега -
Заоблачные царственные кряжи
В холодных вечных саванах своих.
И Дух спросил: "Ты веришь ли Атланта?"

Крепясь, стоял я на скале, а ветер
Сорвать меня пытаелся, проносясь
С звенящим завываньем в низкорослых
Измятых, искривленных бурей соснах,
И доносил из глубины глухой
Широкий шум - шум Вечности, протяжный
Шум дальних волн... и, как орел, впервые
Взмахнувший из родимого гнезда
Над ширью Океана, был я счастлив
И упоен твоею первозданной
Непостижимой силою, Атлант!
"О да, Титан, я верил, жадно верил."




Волна ушла - блестят, как золотые,
На солнце валуны.

Волна идет - как из стекла литые,
Идут бугры волны.

По ним скользит, колышется медуза,
Живой морской цветок...
Но вот волна изнемогла от груза
И пала на песок,

Зеркальной зыбью блещет и добится,
А солнце под водой
По валунам скользит и шевелится,
Как невод золотой.



Весна! Темнеет над аулом,
Свет фиолетовый мелькнул -
И горный кряж стократным гулом
Ответил на громовый гул.

Весна! Справляя новоселье,
Она веселый катит гром,
И будит звучное ущелье,
И сыплет с неба серебром.

В святой Софии голуби летали,
Гнусил мулла. Эректеон был нем.
И боги гомерических поэм
В пустых музеях стыли и скучали.

Великий Сфинкс, исполненный печали,
Лежал в песках. Израиль, чуждый всем,
Сбирал, рыдая, ржавые скрижали.
Христос покинул жадный Вифлеем.

Вот Рай, Ливан. Рассвет горит багряно.
Снег гор - как шлек. По скатам из пещер
Текут стада. В лугах - моря тумана...

Мир Авеля! Дни чистых детских вер!
Из-за нагих хребтов Антиливана
Блистает, угасая, Люцифер.




Ушли с рассветом. Опустели
Песчаные бугры.
Полз синий дым. И угли кровью рдели
Там, где вчера чернели их шатры.
Я слез с седла - и пряный запах дыма
Меня обвеял теплотой.
При блеске солнца был невыразимо
Красив огонь прозрачно-золотой.

Долина серая, нагая,
Как пах осла. В колодце гниль и грязь.
Из-за бугров моря текут, сверкая
И мутно серебрясь.
Но тут семь дней жила моя подруга:
Я сел на холм, где был ее намет,
Тут ветер дует с севера и юга -
Он милый след не заметет.

Ночь тишиной и мраком истомила.
Когда конец?
Ночь, как верблюд, легла и отдалила
От головы крестец.
Песок остыл. Холодный, безответный,
Скользит в руке, как змей.
Горит, играет перстень самоцветный -
Звезда любви моей.




Жизнь впереди, до старости далеко.
Но вот и я уж думаю о ней...
О, как нам будет в мире одиноко!
Как грустно на закате дней!

Умершие оставили одежды -
Их госит бедный Судра. Так и мне
Оставит жизнь не радость и надежды,
А только скорбь о старине.

Мы проживем, быть может, не напрасно;
Но тем больнее будет до конца
С улыбкою печальной и безгласной
Влачить одежды мертвеца!

Над стремью скал - чернеющий орел.
За стремью - синь, туманное поморье.
Он как во сне к своей добыче шел
На этом поднебесном плоскогорье.

С отвесных скал летели вниз кусты,
Но дерзость их безумца не страшила:
Ему хотелось большей высоты -
И бездна смерти бездну довершила.

Ты знаешь, как глубоко в синеву
Уходит гриф, ужаленный стрелою?
И он напряг тугую тетиву -
И зашумели крылья над сколою,

И потонул в бездонном небе гриф,
И кровь, звездой упавшую оттуда
На берега, на известковый риф,
Смыл океан волною изумруда.




"За погостом Скутари, за черным
Кипарисовым лесом..." - "О мать!
Страшно воздухом этим тлетворным
Молодому дышать!"

"Там шалаш, в шалаше - прокаженный..."
"Пощади, свежесть сердца!.." - "Сколонись
До земли и рукой обнаженной
Гнойной язвы коснись."

"Мать! Зачем? Разве душу и тело
Я не отдал тебе?" - "Зачемолчи.
Ты идешь на великое дело:
Ждут тебя палачи.

Тверже стали, орлиного когтя
Безнадежное сердце. Сколонись -
И рукой, обнаженной до локтя,
Смертной язвы коснись."




Над синим понтом - серые руины,
Остатки древней греческой тюрьмы.
На юг - морские зыбкие равнины,
На север - шолые холмы.

В проломах стен - корявые оливы
И дереза, сопутница руин,
А под стенами - красные обрывы
И волн густой аквамарин.

Угрюмо здесь, в сырых подземных кельях;
Но весело тревожить сон темниц,
Перекликаться с эхом в подземельях
И видеть небо из бойниц!

Давно октябрь, но не уходит лето:
Уж на холмах желтеет шелк травы,
Но воздух чист - и сколько в небе света,
А в море нежной синевы!

И тихи, тихи старые руины.
И целый день, под мерный шум валов,
Слежу я в море парус бригантины,
А в небесах - круги орлов.

И усыпляет моря шум атласный.
И кажется, что в мире жизни нет:
Есть только блеск, лазурь и воздух ясный,
Простор, молчание и свет.




Герой - ка вихрь, срывающий палатки,
Герой врагу безумный дал отпор,
Но сам погиб - сгорел в неравной схватке,
Как искрометный метеор.
А трус - живет. Он тоже месть леет,
Он точит меткий дротик, но тайком.
О да, он - мудр! Но сердце в нем чуть тлеет:
Как огонек под кизяком.




Был Авраам в пустыне темной ночью
И увидал на небесах звезду.
"Вот мой господь!" - воскликнул он. Но в полночь
Звезда зашла - и свет ее померк.

Был Авраам в пустыне пред рассветом
И восходящий месяц увидал.
"Вот мой господь!" - воскликнул он. Но месяц
Померк и закатился, как звезда.

Был Авраам в пустыне ранним утром
И руки к солнцу радостно простер.
"Вот мой господь!" - воскрикнул он. Но солнце
Свершило день и закатилось в ночь.

Бог правый путь поведал Аврааму.




Настанет Ночь моя, Ночь долгая, немая.
Тогда велит господь, творящий чудеса,
Свитилу новому взойти на небеса.

- Сияй, сияй, Луна, все выше поднимая
Свой, Солнцем данный лик. Да Будет миру весь,
Что День мой догорел, но след в мире - есть.

Здесь, в старых переулках за Арбатом,
Совсем особый город... Вот и март.
И холодно и низко в мезоинине,
Немало крыс, но по ночам - чедесно.
Днем - ростепель, капели, греет солнце,
А ночью подморозит, станет чисто,
Светло - и так похоже на Москву,
Старинною, далекою. Усядусь,
Огня не зажигая, возле окон,
Облитых лунным светом, и смотрю
На сад, на звезды редкие... Как нежно
Весной ночное небо! Как спокойна
Луна весною! Теплятся, как свечи,
Креты на древней церковке. Сквозь ветви
В глубоком небе ласково сияют,
Как золотые корваные шлемы,
Головки мелких куполов...




Светильники горели, непонятный
Звучал язык, - великий шейх читал
Святой Коран, - и купол необъятный
В угрюмом мраке пропадал.

Кривую саблю вскинув над толпою,
Шейх поднял лик, закрыл глаза - и страх
Царил в толпе, и метвою, слепою
Она лежала на коврах...

А утром храм был светел. Все молчало
В смиренной и священной тишине,
И солнце ярко купол озаряло
В непостижимой вышине.

И гоблуби в нем, рея, ворковали,
И с вышины, из каждого окна,
Простор небес и воздух сладко звали
К тебе, Любовь, к тебе, Весна!

Заплакали чибисы, тонко и ярко
Весеняя светится синь,
Обвяла дорога, где солнце - там жарко,
Сереет и сохнет полынь.

На серых полях - голубые озера,
На пашнях - лиловая грязь.
И чибисы плачут - от света, простора,
От счастья - плакать, смеясь.

Как дым, седая мгла мороза
Застыла в сумраке ночном.
Как привидение, береза
Стоит, серая, за окном.

Таинственно в углах стемнело,
Чуть светит печь, и чья-то тень
Над всем простерлася несмело,-
Грусть, провожающая день,

Грусть, разлитая на закате
В полупомеркнувшей золе,
И в тонком теплом аромате
Сгоревших дров, и в полумгле,

И втишине,- такой угрюмой,
Как будто бледный призрак дня
С какою-то глубокой думой
Глядит сквозь сумрак на меня.




Тьма затопляет лунный блеск,
За тучу входит месяц полный,
Холодным ветром дышат волны,
И все растет их шумный плеск.

Вот на мгновенье расступился
Зловещий мрак, и, точно ртуть,
По гребням волн засеребрился
Дрожащий отблеск - лунный путь.

Но как за ним сгустились тучи!
Как черный небосклон велик!..
Огонь Сокрой во тьме свой лик,
Свой взор, тревожный и могучий!