Японии грозят Гаагским трибуналом

15 мая компания TEPCO предложила новую модель развития аварии на первом блоке. Отныне считается, что топливо в реакторе-1 было полностью расплавлено в течение 16 часов после землетрясения.

Сам по себе, данный вывод звучит сенсационно, ведь до того японцы настаивали на том, что топливо в активной зоне реактора первого блока всего лишь повреждено. Но ещё более интересными оказались выложенные в общий доступ оперативные журналы станции за первый день аварии.

Главная неожиданность связана с тем, что система расхолаживания реактора была отключена действиями персонала в промежуток времени между землетрясением и цунами. За тот период, пока система простаивала, уровень воды в реакторе мог упасть ниже топлива, и расплавление оказалось неизбежным.

Если верить опубликованным журналам, то в 1446 11 марта по местному времени реактор был заглушен. Это произошло сразу же с началом землетрясения. В 1452 автоматически была подключена аварийная система расхолаживания через изоляционный конденсатор (isolation condenser), система-аналог СПОТ.

О том, что происходило далее, в японской прессе встречаются два различных утверждения. По одному из них, в корпусе реактора начались резкие флуктуации давления по неизвестной причине. По второму утверждению, приблизительно в 1500 в реакторе было зафиксировано резкое падение давления с 70 до 45 атмосфер.

Падение давления и остывание реактора происходили слишком быстро. TEPCO предполагает - в этот момент смена вручную закрыла клапан аварийной системы расхолаживания, чтобы затормозить этот опасный для целостности оборудования процесс.

Из тех сведений, которые опубликованы на данный момент, можно понять, что клапан был закрыт на протяжении трёх часов. Как активно намекают японские СМИ, в TEPCO были бы не прочь признать этот факт главным источником бед, случившихся на первом блоке.

Аварийная система расхолаживания через изоляционный конденсатор на Фукусиме имеется только на первом блоке. Конденсатор представляет собой бак большого объёма, заполненный водой.

В случае, если подача воды в корпус реактора по тем или иным причинам прекращена, то в аварийной системе открываются запитанные от аккумуляторов задвижки.

Пар из активной зоны получает выход на трубчатку с тысячами трубок, проходит через неё, охлаждается за счёт холодной воды в конденсаторе, конденсируется, а затем стекает под действием силы тяжести обратно в корпус реактора - естественно, уже в виде воды, а не пара.

Естественно, что время службы такой аварийной системы расхолаживания будет ограничено, если нет возможности подливать в бак конденсатора холодную воду - а такой возможности на Фукусиме не было. Если верить тем данным, которые TEPCO сообщила прессе, система на первом блоке могла расхолаживать реактор на протяжении восьми часов.

Точное время закрытия клапана пассивной системы не называется. Приводится только длительность периода, в течение которого система была отсечена от реактора - три часа.

Если клапан был закрыт в 1500, то есть, сразу после обнаружения резкого снижения давления, то, по принятой в TEPCO модели развития аварии, уровень воды в реакторе к моменту открытия клапана упал до верхней отметки активной части топлива.

Если же предположить, что клапан был закрыт не сразу, то повторное подключение пассивной системы произошло в момент, когда топливо было частично оголено и начало повреждаться.

В любом случае, многие в Японии сейчас хотели бы, чтобы действия сменного персонала на первом блоке были признаны ошибочными. И закрытие клапана аварийной системы расхолаживания будут, скорее всего, пытаться поставить персоналу в вину.

Не будем торопиться соглашаться с обвинителями. Отключение персоналом аварийной системы расхолаживания, на наш взгляд, было осмысленным, правомерным и квалифицированным поступком, с большой вероятностью, прописанным в инструкциях и промоделированным на тренажёрах.

Если давление в реакторе действительно падало с большой скоростью, то у металла оборудования и трубопроводов первого контура возникла бы угроза создания недопустимых напряжений. Персонал должен был отключить аварийную систему и отключил её. Естественно, при этом он не знал, что в 1530 по станции ударит цунами запроектной высоты.

кусима Дайичи" являлось то, что станция выдержала землетрясение и пострадала от цунами.

Но чем больше появляется новой документации, тем отчётливее становится понимание - это утверждение было упрощённым. Землетрясение сумело нанести станции урон.

Сначала компания TEPCO подтвердила, что на первом блоке сразу после землетрясения ряд помещений оказался недоступным для персонала из-за высоких мощностей доз, которые образовались, по всей видимости, после выхода из контура загрязнённого радиоактивными веществами пара.

Теперь появилось новое свидетельство в пользу того, что на станции после землетрясения не всё было в порядке. TEPCO признала, что на одной из станций радмониторинга, расположенной в 1,5 км от первого блока, в 1529 11 марта произошёл зашкал у дозиметрических приборов.

В этом случае, интересно то, что зашкал случился примерно за минуту до прихода цунами. Следовательно, цунами никак не может служить объяснением обнаруженного выброса.

Но был ли выброс в действительности, или приборы отказали после землетрясения? У TEPCO ответа на этот вопрос нет. Компания признаёт, что выброс мог быть, но не готова ни объяснить его природу, ни назвать примерное количество вышедшей активности.

Последствия цунами для станции также оказались более тяжёлыми, чем виделось в первые дни. Удар цунами не просто вывел из строя аварийные дизель-генераторы. Этому предшествовали многочисленные короткие замыкания в сети аварийного электроснабжения, которая питается от дизелей.

Теперь можно сказать со всей определённостью - да, действительно, простой завоз мобильных генераторов на площадку ситуацию бы не переломил. Повреждённое электрическое оборудование и проводку требовалось чинить. На это нужно было время, которого японцам, судя по всему, не хватило.

Восстановление событий первого дня сравнимо с хорошим детективом. Есть всё - интриги, скандалы, расследования, белые информационные пятна и сменяющие друг друга главные подозреваемые.

Тем временем, на площадке продолжается ликвидация последствий аварии. В план действий внесены изменения.

Установив, что топливо в реакторе первого блока расплавлено, а в контуре могут быть течи, TEPCO вернулась для этого блока к старой идее замкнуть существующий на данный момент контур расхолаживания. Воду из машзала будут собирать, фильтровать, дезактивировать и вновь возвращать в реактор. Работы по сборке дополнительной двухконтурной схемы с промежуточными теплообменниками начаты.

По количеству грязной воды, заполняющей сейчас нижние отметки машзала первого блока, сохраняются расхождения в оценках. Известно, что в одном из помещений уровень воды поднялся уже до четырёх метров.

Есть обоснованные опасения, что со схожей ситуацией ликвидаторы столкнутся и на блоках №№2-3. Здесь также предполагается расплавление топлива. По корпусу реактора третьего блока японский штаб уже почти готов подтвердить наличие в нём дыр и выход кориума в гермообъём.

Пока штаб думает над стратегией, ликвидаторы на площадке жалуются на недостаточный дозиметрический контроль. Только 10% из них прошли обследование на СИЧ (счётчиках излучения человека). У TEPCO не хватает дозиметрического оборудования, а к тому оборудованию, которое имелось в санпропускниках на блоках, сейчас нет доступа.

Японские регуляторы спешат снять с себя обвинения в том, что они не давали правительству верных рекомендаций в первые дни аварии.

Председатель комиссии по ядерной безопасности (NSC) Японии Харуки Мадараме заявил 16 мая парламентариям, что он своевременно разъяснил премьер-министру страны необходимость срочного вентилирования первого блока станции.

NSC - орган, в чьи функции входит выдача рекомендаций властям Японии при чрезвычайных ситуациях на ядерных объектах. Собственно, именно NSC должна была разъяснить правительству, зачем требуется вентилировать блоки Фукусимы. И именно в адрес NSC полетели критические стрелы после того, как правительство начало утверждать, что понятия не имело об опасности взрыва водорода.

Япония продолжает кампанию извинений за аварию на АЭС "Фукусима Дайичи". На сей раз, она извинилась перед всемирной организацией здравоохранения (ВОЗ). Извинения доставил профильный замминистра Кохеи Оцука.

Смысл в извинениях, оказывается, имеется. В японских СМИ появился рассказ одного из неформальных лидеров эвакуированных из зоны отчуждения жителей о встрече с руководством TEPCO для принятия извинений.

До встречи человек сомневался в том, зачем это нужно, и называл процедуру извинений фарсом. После встречи он прокомментировал, если вкратце, так: "Покричал на них минут десять, и мне полегчало".

Так что, извинения могут оказаться полезными. Непонятно только, удалось ли функционерам ВОЗ вдоволь накричаться на приехавшего к ним японского замминистра?

Я живу в семистах километрах от наиболее пострадавших от землетрясения, цунами и радиации районов Японии. Казалось бы, я мог спокойно наблюдать за происходящим издалека. Но сначала у нас дома жили беженцы, потом жена поехала волонтером в префектуру Фукусима, затем ненадолго туда же поехал я сам. Очень быстро стало понятно, что катастрофа такого масштаба затронет в той или иной мере каждого.

Стало также понятно, что японская система решения проблем не работает ни на уровне TEPCO – компании, управляющей АЭС «Фукусима», ни на уровне правительства. Сразу после землетрясения 11 марта США предложили Японии помощь с охлаждением реакторов, но предложение осталось без ответа. Как выяснилось потом, председатель правления ТЕРСО Цунэхиса Кацумата в этот момент отсутствовал и в компании просто не нашлось никого, кто решился бы взять на себя ответственность за принятие столь важного решения – речь ведь шла о том, чтобы навсегда вывести дорогостоящие реакторы из строя. Председатель в тот день был в Китае, куда на деньги компании пригласил прокатиться топ-менеджеров из медиабизнеса.

Вернувшись, господин Кацумата тоже действовал не слишком оперативно, поскольку любое решение в Японии принимается, во-первых, коллективно, с опросом заинтересованных лиц, особенно в высших инстанциях, а во-вторых, на основании прецедентов. На этот раз прецедента не было, а обмен мнениями занял слишком много времени, отчего меры следовали половинчатые и запоздалые. И в этом суть современной японской системы управления – она работает совершенно так же, как столетиями работала японская деревня, где не было сильных авторитарных личностей, принимавших решение единолично и сразу. Все решалось на основании долгих разговоров всех жителей и обсуждения мер, помогавших в подобных случаях в прошлом. На уровне деревни такая система функционировала вполне достойно. На уровне страны или крупной компании она работает несколько хуже.

Одновременно с городами и электростанциями пошатнулся очень важный для большинства японцев миф: миф об успешном продвинутом государстве, одним из главных атрибутов которого была ядерная энергетика. Выяснилось, что жителям бедных деревень, где возводили АЭС, платились довольно высокие (нередко по полмиллиона долларов) компенсации. При этом многие станции вставали возле так называемых хисабэцу бураку – деревень японских неприкасаемых, которых, несмотря на новые демократические законы, все еще воспринимают как людей второго сорта. Причем как раз они часто и шли работать на АЭС.

Еще один удар пришелся по вере в эффективность правительства и честность корпораций. Жители Токио в апреле в третий раз проголосовали на губернаторских выборах за господина Синтаро Исихару. Это политик, завоевавший популярность заявлениями о том, что сейчас главная особенность японцев – алчность. И что цунами – кара господня. Зато Исихара считает героями тех японских офицеров, которые несут ответственность за участие Японии во Второй мировой войне. Также, с его точки зрения, женщины, которые не могут рожать, – обуза для общества. А еще он заявляет, что хватит уже впускать иммигрантов из Китая и Кореи – от них вся преступность. Губернаторский пост много полномочий не дает, но характерен выбор японцев. За эти годы Исихара смог показать себя человеком, готовым стоять на своем до последнего, хотя практически все его реформы тормозятся более либерально настроенным правительством.

Видимо, Исихара популярен потому, что людям осточертела бесхребетность японской политики. Токийцам надоело, что все в правительстве, да и в компаниях типа TEPCO, работают с оглядкой на прошлое и на верхушку власти. Людям хочется лидера, который может пренебречь потраченными на атомные реакторы миллиардами, не задумываясь о последствиях, который может принять решение сам, а уж какое – не так и важно. И реакционер Исихара на это вполне способен.

С одной японкой из тех, кто проголосовал против него, мне довелось прожить под одной крышей неделю. В то время люди с востока, желая переждать период повышенной радиации, еще искали приюта на западе страны, и неделю в моем доме в Осаке жили беженцы из Токио – мать с двухлетним ребенком. В Токио было объявлено, что из-за радиации воду из-под крана не следует использовать для детей меньше года, а двухлетним уже вроде бы и можно, но ее ребенок родился довольно слабым, и родители, естественно, беспокоились. При этом из магазинов минеральная вода в бутылках пропала, а из яслей увезли почти всех детей – тех, у кого были родственники в не тронутых катастрофой регионах. Но этой семье, кроме как к нам, уехать было некуда. Родители женщины живут в городке недалеко от АЭС, и после аварии их переместили во временное убежище. Они крестьяне, и им было сказано, что на их земле нельзя будет ничего сажать в течение как минимум тридцати лет. То есть последние годы своей жизни – если им удастся вернуться в родные места – они проведут, глядя, как их земля, принадлежавшая семье с незапамятных времен, зарастает сорняками. Что же касается родственников мужа, то они жили в Иватэ и их жилища больше не существует.

Уложив ребенка, эта женщина приходила к нам с женой на кухню, мы сидели за пивом домашнего приготовления и разговаривали. И пришли к выводу, что Японии надо меняться. Что необходимы политические и культурные возможности для принятия более жестких, но оперативных решений. Но если нынешняя модель управления страной и компаниями, которая видна в поступках (или скорее отсутствии таковых) председателя правления TEPCO, уступит место авторитарной модели, проступающей в высказываниях губернатора Токио, то Япония рискует превратиться в националистическое государство, каким она была перед Второй мировой.

Во многих странах восхищаются реакцией японцев на трагедию – и покорностью, с которой люди принимают горе, и готовностью принести себя в жертву ради общего блага, и практически полным отсутствием беспорядков и преступлений. Известно, что в районах, где почти совсем не было еды, где ничего не работало, люди, тем не менее, не брали даже продуктов из полуразрушенных магазинов. Но японское единодушие основано по большей части не на индивидуальных качествах – чести и патриотизме, оно зиждется на осознании, что на тебя всегда смотрят. Глаза людей в транспорте, глаза соседей, глаза коллег. Ты всегда ответствен за все, что ты делаешь, и каждый твой поступок будет проанализирован и оценен. В былое время это называлось сэкэнтэй – «твое тело в миру»; другими словами, то, как тебя видят другие. Последним оплотом сэкэнтэй в городах были торговые кварталы с их маленькими лавками, где люди перебирали друг другу косточки и приводили общество и всех его членов к общему знаменателю. Сейчас, когда люди в городах живут все более обособленно, а масштаб общества несоизмеримо вырос, примерно то же самое достигается понятием дзёсики – неким усредненным обывательским знанием о мире, обществе, приличиях и манерах, которое вырабатывается более или менее коллективно в СМИ, в органах самоуправления (там, где таковые еще остались) и в интернете, которым уже пользуется примерно восемьдесят процентов населения.Именно через интернет насаждается так называемое дзисюку – добровольное самоограничение, отказ от вольностей и демонстрация скромности перед лицом национальной трагедии. Отменяются пикники под сакурой, отменяется реклама на телевидении (потери от снятой рекламы, по некоторым оценкам, достигли миллиардов иен), отменяются всевозможные увеселительные мероприятия, туристические поездки и свадьбы. Каждое несерьезное высказывание какого-нибудь деятеля искусства в «Твиттере» – например, что сходил прогуляться, – немедленно вызывает бурю негодования. Экономисты называют дзисюку «четвертой катастрофой» после землетрясения, цунами и аварии на АЭС, а представители индустрии развлечений сетуют на то, что «в Японии нет нужды в деспотическом режиме – граждане сами лишают друг друга свободы слова».

Наличие дзёсики становится фундаментом, на котором, как кажется самим японцам, и стоит их демократия. Оно работает вместо привычных деревенских собраний, вместо обсуждений прецедентов – оно заменяет собой глас народа, оставляя при этом каждого индивидуума без голоса. И в этом смысле японская демократия абсолютна – народ полностью подминает под себя самого себя.Это движение к полной унификации всего и вся приносит хороший результат. В регионах, не пострадавших от стихии, чувствуется необычный ажиотаж, и даже люди, которые вроде бы не отличаются особенной отзывчивостью, без конца обсуждают трагедию, собирают пожертвования и оповещают о своих стараниях всех и каждого. Многие разговоры, особенно среди женщин среднего класса, звучат как состязания: кто сделал для пострадавших больше.

Но та же самая глубинная нацеленность на единство нещадно давит все проявления инаковости. Например, оказывается, что местные дети издеваются над детьми беженцев из Фукусимы, дразнят их: иди отсюда, еще радиацией заразишь. Некоторые гостиницы отказывают беженцам в приюте, боясь, что радиация перекинется с них на других гостей – или просто боясь слухов в округе. Администрация других гостиниц запрашивает у муниципалитетов, не опасно ли принять у себя того или иного клиента. Кто-то, поняв по номеру на машине, что водитель из Фукусимы, кричит ему: «Катись отсюда!» Пока что это всего лишь отдельные случаи. Но для жителей Фукусимы они предвещают тяжелое будущее.

Большинство японцев пока еще не видит страдальцев, те еще не переехали в другие города и села, где муниципалитеты будут выделять им пособия на проживание и хлопотать, чтобы их первыми взяли на работу – в обход местных, среди которых и так безработица зашкаливает. Они еще не стали неудобными чужаками, людьми, о которых никто ничего не знает, да еще и говорящими на странно звучащем диалекте северо-востока страны, малопонятном для японцев даже из близкого оттуда Токио. Сейчас остракизму подвергаются те, кто не сострадает. Но совершенно такой же остракизм ждет и беженцев из Фукусимы или Иватэ, просто потому, что они иные. Люди сострадают потому, что сострадают все вокруг них. Потому, что сейчас сострадание – абстрактный общий знаменатель. Одно дело сострадать издалека, не видя объекта сострадания. Или когда ты едешь ненадолго волонтером одарить несчастных чужих. И совсем другое, когда те же самые чужие оказываются в твоем доме.

Каждая «родина-мать» сплачивает людей по-разному. Самая грубая – общим противником. Самая умелая – едиными законами для всех слоев общества. А японская – дружным подавлением инаковости. Агрессией большинства против меньшинства.

Город Минамисома, что в двадцати пяти километрах к северу от АЭС «Фукусима», оказался вне зоны отчуждения, но и вне зоны безопасности – это так называемая зона «самостоятельной эвакуации», где жители могут оставаться на свой страх и риск. Вслед за женой, проведшей здесь неделю волонтером, я приехал сюда через полтора месяца после катастрофы – подвезти продукты и одежду беднейшим инвалидам, а заодно понять, что ищут в пострадавших регионах сто девяносто тысяч японцев, которые решили провести «золотую неделю» весенних праздников, разгребая обломки и раздавая гуманитарную помощь. В самой префектуре Фукусима, впрочем, добровольцев меньше всего.

– До пояса в тридцать километров волонтеры почти не доезжают, – говорит мне японец лет шестидесяти с лишним. Он выглядит так, словно не мылся много дней: очевидно, проработал здесь волонтером уже довольно долго. Из окна кафе, владелец которого одним из первых решил вернуться в город, виднеются поля в двадцати километрах от АЭС, на них еще лет тридцать нельзя будет выращивать рис. Где-то за холмом – участок земли в километр шириной и сотни километров длиной, покрытый балками домов, искореженными машинами и рыболовными судами. А еще дальше – море, откуда пришла волна.

– Похоже на фотографии Токио после бомбежек, – говорю я.

– А война в Японии никогда не кончалась, нам и цунами никакого не надо. Где еще в мире мужчины приходят домой с работы только ночью, а? В какой еще стране у людей друзей нет? И почему именно у нас появилось слово «кароо-си» – смерть от перенапряжения на работе?

От поля обломков по недавно расчищенной дороге идет солдат в камуфляжной форме, идет к горстке домов, которые, хоть волна их и накрыла, смогли устоять на возвышении в километре от моря. Возле одного из них – маленький сарай для инструментов, в который местный старик собирает всякие памятные вещи. Солдат протягивает ему альбом с детскими фотографиями. Старик улыбается, берет, низко кланяясь в ответ, осторожно кладет альбом так, чтобы фотографии поскорее просохли, рядом с другими такими же.

– Я вообще в Кобэ живу, у меня маленькая бригада, делаем оснащение для супермаркетов. Рабочие у меня все бразильцы: наши-то, знаешь, грязную работу не больно любят. Ну вот, мы с бригадой работу закончим, откроется супермаркет, а потом приезжаешь туда через полгода – и вся торговая улица рядом с ним как вымерла, все лавки закрытые стоят. А с ними и община, считай, все – накрылась. Потому и нет в Японии общин, откуда им появиться без торговых улиц? И друзей ни у кого тоже нет. А вот бразильцы, знаешь, они другие: и развлекаются все семьями, сплоченные такие. Как закончится контракт, все на озеро куда-нибудь едут, палатки расставят и так живут себе неделю. Я пробовал тоже с ними ездить, да как-то не получается. Они работают, чтобы жить. А у нас все наоборот: живем, чтобы работать. Потому я сюда волонтером и приехал: тут сейчас людям не до новых машин да телевизоров. Ощущение в воздухе совсем другое.

В Кобэ, откуда приехал мой собеседник, шестнадцать лет назад было землетрясение, вполне сравнимое с теперешним. Тогда люди впервые за много лет почувствовали, что такое взаимопомощь, неправительственные организации стали появляться как грибы после дождя, и все, кого землетрясение сколько-нибудь затронуло, с тоской вспоминают чувство сплоченности сразу после катастрофы. В этот раз первые волонтеры приехали в Фукусиму как раз из мест недавних катаклизмов.

– Первыми приезжают сумасшедшие вроде меня. Неустроенные, недовольные, те, что участвовали в студенческом движении в семидесятых. А потом собираются и другие, помоложе. Христиане, романтики, выпендрежники. Приезжают не в старых джинсах и свитерах из UNIQLO, а в дорогих брендах для хайкеров. Эти ищут другой способ жить, но, приехав, по привычке начинают вкалывать как сумасшедшие, а когда работы нет, садятся на корточки и рвут сорняки у тротуаров, чтобы все время чувствовать себя хоть немного полезными. А новоприехавшие смотрят на них и стараются вкалывать еще больше, чтобы их не считали лентяями. И выходит в результате то же самое: все живут, чтобы работать, будто под дулом. Но это волонтеры, а пострадавшие живут иначе. И нужно им совсем другое – просто разделить с кем-то горе. Особенно здесь: этот город никто восстанавливать не станет.

Мой собеседник закуривает и снова заговаривает о войне.

– Понимаешь, после войны у власти ведь те же самые люди остались, те же семьи всем и заправляют. Вот и жизнь идет все та же – по законам военного времени. Гляди, сотни километров в воду смыло, радиация кругом, а народ живет себе, как жил, не жалуется – привыкший. Я вот недавно смотрел старый документальный фильм о том, как в Японии появились атомные электростанции. Показывали старика-американца, который вместе с газетным магнатом организовал тогдашнюю психологическую атаку. Никто тогда с атомом дела иметь не желал – что мы, дураки, что ли, после Хиросимы и Нагасаки? А американец – хитрый, говорит, японцы прочитывают в день минимум три газеты и только потом формируют свое мнение. Устроим в газетах кампанию про «мирный атом», передовые технологии да энергию будущего, и купятся все. У вас, японцев, говорит, целые редакции, а в каждой – штат отменных да покорных подчиненных. Отменные да покорные, это уж точно.

Мой собеседник сегодня уезжает. Дома новый контракт, новый супермаркет. Пройдет полгода, и еще одна торговая улица где-то далеко отсюда уйдет в прошлое. В то время как здесь, в Минамисоме, все наоборот: из города ушли все большие фирмы, банки, супермаркеты, закрылись даже больницы. Долгое время почтальоны отказывались доставлять почту. Открыты только мелкие лавки. В городе мало машин, и вскоре, когда уедут волонтеры и солдаты, их станет еще меньше. Город уже тихий – такой, какими наверняка были города в старой Японии, до войны, до модернизации, до японского чуда. И те сорок из семидесяти тысяч населения, которые вернулись – по бедности или же от любви к своей земле, – будут здесь жить по иным законам. Им уже не нужно соответствовать всеяпонским или западным требованиям. Не нужно жить с оглядкой на всевластный общий знаменатель. Они смогут положиться лишь друг на друга: ни индустрии, ни государству до них уже дела нет.

Полдень, я иду по дороге вдоль овощного поля. Старик-крестьянин, присев на корточки, работает на грядке. У опрятного дома напротив стоят трое мужчин за сорок и разговаривают: наверное, их фирмы закрыли, и им уже некуда спешить. Небо удивительно синее, и в этой округе, где о трагедии напоминают только крики воронов, ищущих трупы на той стороне холма, в воздухе чувствуется какое-то неяпонское спокойствие. Я вдруг понимаю, что чего-то не хватает. Ну да. В городе почти не слышно детских голосов.

– Всю жизнь проработала с людьми, которых дискриминируют, а теперь, видишь, могу испытать дискриминацию на своей шкуре. Теперь мы в Минамисоме все «опасные» стали.

За моей собеседницей, пухлой сотрудницей маленького заведения для ухода за инвалидами – в основном с психоневрологическими проблемами, – стоит доска, увешанная посланиями, пришедшими из других учреждений такого же рода со всей страны. Корявыми, будто детскими знаками, на одном написано: «Держись, Фукусима!» Другое, понятное, видимо, только писавшему, гласит: «Про туалетт понял. Про вану понял. Посдравляю». Третье написано огромными знаками, которые совершенно невозможно разобрать, а рядом мелким аккуратным почерком, наверное, сиделки, подписано только имя автора. В верхнем углу доски – бумажка с сегодняшним уровнем радиации.

– Первые дни мы вообще ничего не знали. Цунами до этого здания не дошло – метров за девятьсот остановилось, от землетрясения тоже почти не пострадали, а потом вдруг началась эта история с АЭС. Полная неразбериха, и что делать – непонятно. По телевизору одно говорят, муниципалитет – другое. Радиацию же не видно, вроде живем как живем. Только вдруг все закрываться стало: магазины, банки, почта приходить перестала. Те, что в радиусе двадцати километров, у них выбора нет. А нам говорят: «Если хотите, оставайтесь – на свой страх и риск». Лучше бы от дома ничего не осталось – решать было бы легче. Некоторые уезжать стали – у кого было на чем. Бензина-то не было. Один бензовоз наконец приехал, да только водитель отказался в зону въезжать – встал за тридцать километров и стоит. Целый день искали кого-то в городе, у кого были бы права с разрешением на опасные грузы. По радио говорят: оставайтесь в помещении – а как еще за бензином в очереди семь часов стоять с баком в руках? Некоторые с детьми маленькими… Из больницы почти весь персонал уехал, осталось четыре человека на сорок больных – стариков с деменцией на инвалидных креслах. Ну, как-то их все-таки вывезли, только не знаю, сколько довезли, – человек тридцать стариков из деревень вокруг так и не доехали – умерли по дороге. А потом продуктов становилось все меньше, лекарств не хватало, я и выбралась в центр префектуры, сначала справку, конечно, получила, что незараженная, а то еще не пустят – сейчас на наши автомобильные номера косо смотрят. А там со всей страны столько еды да лекарств прислали… Я говорю: возвращаюсь в Минамисому, отвезу инвалидам да больным. А мне в префектуре говорят: не можем, мол, еще неизвестно, где кому сколько надо, как поймем, тогда и раздавать будем. Накупила сама лекарств, что смогла, и отвезла – а что делать? Из главных газет названивают, я им все объясню, а они мне говорят: сходите, мол, до берега, фотографий нащелкайте да нам мейлом пошлите – а сами и носа не кажут. Потом (или это до того было?) муниципалитет нанял автобусы на три дня, людей вывозить. А я все сидела, думала: ехать, не ехать… Один с психическим расстройством, когда в автобус сажали, испугался чего-то, убежал – долго его искали. А потом люди возвращаться начали – инвалиды первыми. Родителям инвалидов везде тяжело: в приюте для беженцев они обуза, у родственников долго не проживешь, где-то квартиру снимать тоже трудно – чужаком, в незнакомом месте, да еще с инвалидом. Если целая группа из Фукусимы, еще ничего, а когда ты один… Потом и крестьяне возвращаться стали – дом, хозяйство. Нет, продавать-то они выращенное не будут, только для себя…

Входная дверь приоткрывается, и в проеме показывается странной формы голова. Огромный лоб, выпяченный подбородок, а в глазах под густыми бровями – удивительное очарование. Моя собеседница встает, приветствует пришедшего.

– Скучно им дома сидеть, вот и приходят просто так, посмотреть. Мы через двадцать минут открываемся, – объясняет она и несет пустые чашки на кухню. На пороге вдруг останавливается, оборачивается ко мне. – Вы всем скажите, ладно? Что у нас тут обычная жизнь. Что мы – как все.

Быть как все. Жить как все. Или прозябать на обочине бодрого японского чуда, как на фоне японской модернизации живут многие инвалиды – прячась в четырех стенах, с рядком рисовых лепешек в холодильнике, сделанных стыдливо навестившим родственником на неделю вперед… В Японии или ты со всеми, или все против тебя. В лучшем случае – против тебя и очень тесного меньшинства иных, подобных тебе. Поэтому людям очень важно, чтобы обыденность не была нарушена – даже если для этого приходится притворяться. Это заколдованный круг, дурная бесконечность, в которой несчастье почти всегда умолкает навсегда и лишь в очень редких случаях подает голос – взрываясь воплем.

За соседним столом группа волонтеров составляет списки инвалидов, вернувшихся в город (как выяснилось, данные муниципалитета совершенно никуда не годятся). От них отделяется и подходит ко мне глава этого учреждения, пожилой человек в очках и без маски на лице – очевидно, ради той же обыденности в городе масок вообще почти не носят, так что я тоже ее не надеваю, чтобы не казаться чужим. Он показывает рукой на дверь. Мы выходим, я закуриваю.

– В других местах все проще – они, если постараются, смогут снова наладить жизнь. А когда нам вернут нашу землю? Через двадцать лет? Тридцать? Я раньше бухгалтером работал, так лет десять назад все фирмы-подрядчики АЭС вдруг стали зарабатывать все меньше и меньше. Я спрашиваю: почему? Они говорят: раньше регулярная проверка оборудования шла в течение одного года. Потом сократили до полугода. А в последнее время – вообще три месяца. Это и понятно: пока проверяют, и деньги подрядчикам платить надо, и электричество не идет. А в то время как раз по всей Японии начали кондиционеры ставить, электроплиты, «полный переход на электроэнергию» – тут не до проверок. Один старик-профессор, который им клапаны проектировал, вообще говорил: там половина оборудования рассчитана на двадцать лет. А они продлевают срок на тридцать, сорок, а правительство утверждает. Как вот теперь вдруг взяли и подняли допустимые значения радиации – мол, все вполне терпимо, жизнь идет как обычно.Мой собеседник вздыхает. Рядом с ним на земле стоит мощный внешний блок кондиционера. А за окном в комнате, из которой мы только что вышли, на самом видном месте красуется огромный плоский жидкокристаллический телевизор, который, кажется, не выключают весь день – как и везде. Волонтеры начинают расставлять тарелки с рисом. Ставень приоткрывается, и из окна высовывается и сразу же пропадает все та же странной формы голова, на этот раз с довольной ухмылкой на губах.

– Мы теперь с ним повязаны. Он увечный, а я из Фукусимы. Что называется, дискриминируемые меньшинства, – усмехается мой собеседник и уходит в дом.

Катастрофа на АЭС прочертила трещину в монолитной стене японского общества – трещину, которую, по крайней мере сейчас, игнорировать просто невозможно. Станет ли она шире, рухнет сама стена или нет – говорить еще рано. Сегодня можно лишь пытаться обрисовать ее теперешние контуры. Ориентир на обыденность под страхом остракизма срабатывает прекрасно в случае обычного стихийного бедствия – пострадавшие получают сущие гроши на отстройку новых домов и делают все, чтобы скорее стать как окружающие, дома которых стоят, не тронутые катастрофой.

На этот раз такой сценарий не срабатывает. Как минимум во многих городах и деревнях префектуры Фукусима обыденность не восстановить еще очень долго. Радиация в море, быть может, навсегда разрушит повседневность многих других в регионе Тохоку – и рыбаков, и крестьян. Цена, которую приходится платить за имидж продвинутого государства, за яростный свет городов, бесчисленные кондиционеры и пять миллионов торговых автоматов, оказалась на этот раз слишком высока для такого количества людей, что меньшинством их уже не назовешь. Найдется ли у них голос? Или даже теперь сработает самоцензура, и они тоже замолчат в заколдованном круге японской обыденности?

Японское общество, как никакое другое, способно спрятать недовольных, спрятать иных, спрятать слабых. Это доказывает растущее число (счет идет на сотни тысяч) так называемых хикикомори – людей, которые живут на деньги родителей, практически не выходя из дома, предпочитая узким социальным рамкам острую социальную самоизоляцию. Или почти всеобщая готовность гордо сказать, что Япония – страна японцев, игнорируя постоянно живущих в стране иностранцев. Или место, которое общество на протяжении десятилетий уделяло инвалидам, – специальные учреждения с высокой стеной да парой овчарок, неизменно расположенные далеко в горах. Способность общества к конструктивным изменениям определяется как раз отношением наименее пострадавших к наиболее, отношением сильных к слабым. Установка на национальное агрессивное единодушие означает, что большинство решений принимается в Японии единогласно, а голоса против если и звучат, то только нервным и безнадежным шепотом. Поэтому таким городам и деревням, как Минамисома, скорее всего, будет отведено вполне легитимное место на задворках японского чуда – среди других деревень неприкасаемых, забитых и забытых.

После землетрясения часто трудно решить, надо дом перестраивать или достаточно просто замазать трещины шпаклевкой. В моем доме, построенном тридцать лет назад, таких замазанных трещин немало. В здании японского чуда их гораздо больше. Мне кажется, пора уже взяться.

Как сообщают сегодня местные СМИ со ссылкой на источники в японском правительстве, Комиссией по атомной энергетике Японии при кабинете министров была разработана специальная директива, подробно описывающая наиболее пессимистичный сценарий развития ядерного кризиса на АЭС и соответствующие ответные действия правительства в этой ситуации.

Согласно этому сценарию, после взрыва водорода на первом реакторе АЭС, уровень радиации в помещениях энергоблоков возрос бы до такого уровня, что всех сотрудников станции пришлось бы в срочном порядке эвакуировать, а работы по стабилизации ситуации на станции проводить было бы невозможно. Директива подразумевала дальнейший мощнейший выброс радиации в атмосферу, которая вынудила бы правительство немедленно эвакуировать всех жителей из 170-километровой зоны вокруг станции. Людям, живущим в радиусе 250 км от АЭС, включая Токио, предлагалось бы покинуть свои дома по собственному желанию.

Когда ситуация на АЭС "Фукусима-1" начала относительно стабилизироваться, правительство страны решило не публиковать этот документ. "Он содержал такие ужасные вещи, что мы предпочли сделать вид, что его и вовсе не существовало", - цитируют японские СМИ источник в правительстве. Однако все, кто имел отношение к этой специальной директиве и знал ее содержание, сошлись во мнении, что "разглашение содержания этого документа могло бы привести к нежелательной и опасной панике среди населения". Это и стало основной причиной, по которой японской общественности стало известно о существовании подобного документа только сейчас, когда ситуация на АЭС окончательно взята под контроль компанией-оператором "Токио электрик пауэр" /ТЭПКО/.

Вступающий в силу в этом году план по национализации ТЭПКО входит в число комплексных мер по поддержке государством этой компании, которая из-за ядерного кризиса на АЭС не способна справляться с возложенными на нее финансовыми обязательствами. Речь идет о выплате компенсаций пострадавшим жителям префектуры Фукусима, а также сложнейших работах по демонтажу самой электростанции. Национализировав компанию, правительство Японии защитит ее от неминуемого банкротства, но в то же время проконтролирует процесс выплат компенсаций пострадавшим жителям страны.

Ожидается, что общее число вложений в ТЭПКО со стороны государства превысит 1 трлн иен /13,5 млрд долларов/.

Японские аналитики пока не берутся предсказывать, сможет ли через десять лет компания-оператор полностью оправиться от такого тяжелейшего финансового удара, который она получила после природно-техногенной катастрофы 11 марта 2011 года.