Лирика

Нарисованными днями.

Мы играем нарисованными днями,
И взлетая в нарисованное небо
Мы сгораем грифелем – углями
Обнимая тех, кто с нами не был.

А под этим небом ходят люди,
Им плевать, что их нарисовали.
И плевав на небо, просто любят.
Мир берут чуть теплыми руками.

Так случилось. Повторялось вечно.
Кто тут прав… Не мы. Штрихи косые
Мы бросали, а они ожили
Отражаясь болью, верой, речью.

Отражаясь нами и не нами,
И влюблялись в тени наши тени
И летели с крыши оригами
Журавлями, сбившимися в теги….

(Лан Кен)

Я у тоски несбыточная гостья,
А ты боишься сбывшихся примет
И говоришь :»Любимая, да брось ты! «
Конечно, брошу,
Мне ли не суметь?
Бросаю всё –
Мечты о неизвестном,
Сомнения о главном и больном,
И мысль свою, чужой печали вместо,
Я брошу в понедельник под окном-
Пусть прорастёт!
У солнца под балконом
Появится идей дымящий куст.
И жизнь уступит воле всех влюблённых
И я к тебе негаданно вернусь.

Ольга Олгерт

Женщина всегда права.

Мужчину можно громко славить
То за триумф, то за дела,
На пьедесталы его ставить,
А женщина всегда права.

Мужчина любит быть послушным,
Чтоб женщина его вела.
Но в мыслях может быть он ушлым,
А женщина всегда права.

Мужчина часто импульсивен,
Хоть не расти потом трава.
Он смел, активен, агрессивен,
А женщина всегда права.

Мужчина может быть банкиром,
Косить траву, рубить дрова
И управлять подлунным миром,
А женщина всегда права.

Мужчина может быть факиром,
Носить святые покрова,
Распоряжаться общим пиром,
А женщина всегда права.

(А.П.Волков)

- Величие Римской империи - пшик для солдата!
Опять поражение! – гневался Клавдий II,
Какой может быть героизм, коль полвойска женаты!
Какие быть могут победы, коль рвутся домой!

Чтоб воинский дух укрепить, не найдёте примера
Подобного - выдумка Клавдия слишком дика! –
Издал он указ, запрещающий легионерам
Жениться, и ввёл наказание – смертную казнь.

Идея безумца сильна под имперской печатью -
Как смерч, прокатились по Риму те несколько строк.
Лишив всех армейцев святого обряда венчанья,
Любить запретить император, конечно, не мог.

Чем больше влюблённых солдат уходило в походы,
Тем больше страданий селилось в домах их невест.
Но всё ж не всесилен абсурд – не прошло и полгода,
Невидимый ангел принёс долгожданную весть!

Для всех опрокинутых планов – опора из тверди,
Из всех лабиринтов отчаянья – выход един:
Священник-романтик из римского города Терни.
Ему двадцать семь. Его имя – отец Валентин.

Писал он любовные письма, дарил он букеты
От юношей, чувства которых не гибли в бою,
И тайно влюблённых венчал, несмотря на запреты:
- Любовь сбережёт непокорную душу мою!

Казнили его в феврале – у тиранов другие
Расчёты на вечную жизнь и расплата своя.
Их души - булыжники. Крохотным облачком в сини
Им не растворяться, не таять… а, впрочем, ведь я

Не это хотела сказать… Через день после смерти
Святого романтика дождь нескончаемый лил.
Служитель церковный стучался в тяжёлые двери
К тюремщику в дом и, сбиваясь, ему говорил:

- Вот это письмо Валентин перед казнью мне отдал,
Велел передать Вашей дочери… знаете он,
Увидев однажды её, все последние годы
Был пылко и тайно… и так безнадёжно влюблён…

Но девушка глаз не поднимет… ей нет, что ли, дела?!
- Слепа наша Юлия, - тихо ответила мать,
Посланье вложила ей в руки, и дочка… прозрела
В порыве неистовом
« ……….. Твой Валентин»
прочитать.

Наталья Скользнева

Любовь по-Русски.

Эту черную степь под Луной золотой,
Обнимая коня шею с шелковой гривой,
Распластаться в намет, и над самой землей
Пролететь сильной птицей, шальной и красивой.

Пробивая кордон, и сметая врагов,
Перепачкав копыта кровавой росою,
Растоптать чью-то плоть и безмолвных богов,
Направляя копье беспощадной рукою.

Будет конь вороной на костях танцевать,
Красным глазом косить, и зубами вгрызаться,
Будет Смерть за плечом страшно так хохотать,
И гуденьем тугим тетива огрызаться.

Им уже не уйти, не сомкнуться спиной,
Волчьи шкуры трещат под огнем и металлом,
Вот еще одна тень перечеркнута мной,
Расшибаясь о землю звериным оскалом.

Я спешу, и в галоп, в непроглядную тьму,
Мне добыча нужна, в этом, собственно, дело –
Я так долго искал и сегодня найду
Эти ночи-глаза, это тонкое тело…

Словно бешеный ветер мой конь удалой,
Я его то спущу, то сдержу для забавы,
Твои черные волосы цепкой рукой
Я рвану, и тебя опрокину на травы.

Будешь биться в силках моих каменных рук,
Свои острые зубы, вонзая мне в тело,
Лишь дыханье и сердца испуганный стук,
И глаза как озера – без дна и предела!

Но иначе нельзя – ты волчица, я – пес!
Ткань трещит, расползаясь от края до края,
Я тебя приручаю жестоко, всерьез,
Привыкая к тебе и тебя изучая…

Закричала как птица – ворвался, сломал,
Эхо глохнет, и слезы - к вискам ручейками:
Я теперь твоим волком единственным стал!
И что было – забыто, что будет, то - с нами…

На груди твои волосы – черный раскат,
Ты уснула, прижавшись промокшей щекою,
Скоро будет рассвет, за рассветом – закат,
Я боюсь шелохнуться под спящей тобою.

Конь устал отдыхать, конь торопит домой,
Подожди, вороной, от тебя не убудет!
Я сегодня вернусь с молодою княжной,
И, наверно, простит и, наверно, полюбит…

(Юрий Егоров)

Грёз несбыточных осколком
возле старых книг
дремлет в тишине на полке
меднокрылый бриг.
В тусклом отблеске печали
никнут паруса.
Где же Грей, что у причала
якоря бросал?
В ожиданье дни тягучи,
ночи - холодны.
Чуть сочится из-за тучи
жидкий блик луны.
Снегопад колючим просом
выстелил балкон.
Тень струит по стёклам косо
индевелый клён...

Как из старой батареи
ржавая вода,
день за днём уходит время
в ни-ку-да.

Галина Беспалова

Ассоль.

Вместо его корабля тебе море приносит пену.
На немое в глазах «когда?» в уши ветер свистит «узнаешь!»
Ты ли Ассоль? Та, что дочь моряка Лонгрена?
Словно погоды, у моря судьбы ожидаешь.

Знаю, что твой секрет тяжелей проклятья.
За многие годы ты в сказку привыкла верить.
Две тысячи метров шелка пойдут не на платья
И Грей лишь тебе «Секрета» откроет двери.

Слышишь, Ассоль, этот ветер из ниоткуда?
Он паруса зарей до краев наполнит.
Сколько ты дней провела в ожидании чуда?
И бриг уже мчится к тебе, рассекая волны.

Все, что начертано, в жизни должно случиться,
Если и впредь не утратишь в пророчество веру.
Жди, Ассоль, и твой Грей непременно примчится
Под парусом алым, невзирая на имени серость.

Ты от восторга бросишься в шумные воды,
От ярких полотнищ не отрывая взгляда.
Из лодки навстречу тебе, сквозь прошедшие годы,
Выпрыгнет твой капитан и прошепчет: «Мы рядом!»

(Дмитрий Галактионов)

Сомнения у чёрта на рогах.
И я спешу, спешу опять на поезд.
Мне Невские прощают берега
Отчаянно- лирическую повесть,
Похожую на плохенький роман
Меж двух столиц зачитанный до дырок.
Укутывает с Балтики туман
Бегущих, неосёдлых пассажирок.
И вкусом свежих булочек в меду
С перроном мы прощанье подытожим.
В московскую срываюсь чехарду,
И хмурит небо город мой всё строже.
Да я б не променяла ни за что,
Ни на какие солнечные вести
Размеренную синь дождливых штор,
Где ночи, словно белые невесты.
Но я к нему, ты знаешь, я к нему,
С кем нахожу себя, теряя память,
Который мне по сердцу и уму,
Мне с ним сбежать и месяцев так нА пять.
А может навсегда…
Ну не сердись.
Я на чуть-чуть, я только краем глаза.
Твоя отяжеляющая высь
Не позволяет мне и всё и сразу.
Вернусь к тебе не позже четверга
И буду тихой, грустной, нервной, строгой.
Сомнения у чёрта на рогах,
Решительность за пазухой у Бога.


© Юлия Шакланова

Я не для ангелов и рая
Всесильным богом сотворен;
Но для чего живу, страдая,
Про это больше знает он,

Как демон мой, я зла избранник,
Как демон, с гордою душой,
Я меж людей беспечный странник,
Для мира и небес чужой;

Прочти, мою с его судьбою
Воспоминанием сравни
И верь безжалостной душою,
Что мы на свете с ним одни.

Лермонтов М.Ю.

Если сердце разрезать и вынуть осколок Гаскони, то останется в нём тишина, Конаковский паром… Пятилетняя девочка тихо поёт на балконе «бесамэ», и пылает закат над московским двором. От железных ворот и до дворницкой с левого края отражается солнце в оплавленном красном снегу. Ничего проще жизни на свете я белом не знаю, ничего кроме жизни я так не понять не могу. Над февральским двором зависает багровая туча, и душа покидает последний обжитый придел. Так ли внучка моя напоёт это подлое «мучо», как для деда когда-то я «время изменится» пел? Если сердце разрезать и вынуть Урал и Пехорку, Верхоянский хребет и Архангельск в сентябрьском дыму, горький привкус любви, цепкий искус подмокшей махорки, что останется в нём – я, наверное, сам не пойму. Но впитало оно кроме лязга родного металла всё, что было со мной и с роднёй на советском веку, всё что било в виски и в литавры, и срок отмотало, там, где птиц не слыхать и в толпе не найти огоньку, всё смешалось давно, в том одном ядовитом флаконе, где союз нерушимый дарован нам – Ява-Дукат… Пятилетняя девочка тихо поёт на балконе, и в Охотское море садится московский закат.

Алексей Ивантер