Лирика

Свирепый норд–вест над унылым брегом
Прорежет ночную тишь
И маленький город засыплет снегом
До шпилей, мансард и крыш.

Там флюгер скрипит, покоряясь вьюге,
Там скована льдом вода,
Там девочка Герда грустит о друге,
Потерянном навсегда.

И я бы хотел ей сказать так много
О трудной любви, о нём...
Я знаю, куда поведёт дорога,
Я знаю, что будет днём.

Я тоже порою в мечтах летаю
По странам и городам,
Я странную муку порой читаю
В глазах у серьёзных дам.

Но северный ветер кружится в поле,
Взвивается у крыльца,
И Герда не знает о взрослой боли,
О верности до конца.

Прижалась она у оконной рамы,
Укуталась в мягкий плед,
Не быть ей в личине серьёзной дамы,
Не выйти из детских лет.

Лежит непрочитанной жизни книга,
А в сумерках за стеной
Арктический ветер сонатой Грига
Поёт о любви земной.



© Димитрий Кузнецов

Все березы окрест расчесав на пробор,
Ветер трется дворнягой о санки.
Проплывает над полем Успенский собор,
Пять веков не теряя осанки.
И такой воцаряется в сердце покой –
Не спугнуть его, не расплясать бы…
И смиренно стою я, касаясь рукой
Северянинской старой усадьбы.

Ну, казалось бы, крыша, четыре стены,
Но не скучною пылью карнизов –
Воздух таинством грамоток берестяных
И рифмованной дрожью пронизан.
Здесь проходят века сквозняком по ногам,
Время лапой еловою машет.
И играет скрипучих ступеней орган
Тишины королевские марши.

Потаенной зарубкою, птичьим пером,
Волчьим следом отмечено это
Заповедное место для белых ворон,
Неприкаянных душ и поэтов.
Ледяной горизонт лаконичен и строг -
Совершенством пугает и манит.
И звенит серебро северянинских строк
Талисманом в нагрудном кармане.

В белоснежной сорочке босая зима
Над Шексною гуляет, да Судой.
Вместе с нею построчно схожу я с ума.
Или вновь обретаю рассудок?
Уходя, хоть на миг на краю обернусь,
Залюбуюсь пронзительным небом…
Я вернусь, я еще непременно вернусь,
Пусть, хотя бы, и выпавшим снегом.

Игорь Царев

Была такая одна, она всегда боялась зимы,
она еще с ноября законопачивала все окна,
говорила: люди не созданы для этого времени, мы
для другого климата, вот видишь, как нам зимой одиноко?

Говорила: зима - это время для тех, других,
снежных фей с ледяными ладонями и губами,
они появляются с первым снегом, холодом веет от них,
хочется спрятаться под подушку, под юбку к маме.

Они появляются везде, где снег, не всегда доступные глазу,
они опасны, говорила, опасны для человека -
у меня так пропал лучший друг, не увидел эту заразу,
а была там всего лишь снежинка,
маленькая снежинка под веком.

Говорила: они приходят, а потом находятся трупы,
якобы замерзших под снегом, но я-то все знаю, знаю...
А зимой она закрывала все щели и трубы,
работала из дому, ела лапшу и крупы,
не выходила на улицу - такая смешная.

Так что хватились ее весной - и ищут поныне,
запертая изнутри квартира, никто ничего не трогал...
Перед исчезновением она вроде как рисовала, и на картине
была нарисована заснеженная дорога.

© Лемерт /Анна Долгарева/

Перекину в прошлое тонкий мостик,
Чтобы думать, сравнивать, каменеть.
Настоящий батя три раза в гости
Заявлялся к мамке.
Да нет - ко мне.
Много было их, приходящих батек,
Дурачков безусых, уже в летах.
Не хотела на руки. Было, хватит.
Научили, блин - довелось летать.
Настоящий вешал пальто на гвоздик,
Нашу кошку-дуру трепал за хвост,
А меня подбрасывал прямо в гроздья
Золотых, рубиновых, рыжих звезд.
На лице у бати рубцы, рябины,
Сам большой, здоровый - аж гнется пол.
Папка, можно, в небе нарву рябины,
Ярко-желтых слив наберу в подол?
Папка, папка, глянь, пастушонок Зяма
По дорожке лунной ведет телят!
Папка ходит весело, смотрит прямо,
Говорит - дочурка, не смей петлять.
Папка, правда, в небе не лазят буки -
Ну такие, в бурой ночной шерсти?
...а хмельной отец опускает руки.
Отпускает.
Выпустил.
Упустил.
В жизни будет все - и гроши, и штуки,
Жди большую рыбу, лови тунцов,
Но всегда отцы опускают руки,
И всегда в любимых - черты отцов.
Не петляю. Проще, честней - без лонжи
В горизонт рябиновый, наливной.
Помню, бать - никто никому не должен.
Ни к чему сползать по стене спиной.


Вера КУзьмина

Присесть на лавочку. Прищуриться
и наблюдать, как зло и рьяно
заката осьминожьи щупальца
вцепились в кожу океана,
как чайки, попрощавшись с войнами
за хлебный мякиш, терпеливо
следят глазами беспокойными
за тихим таинством отлива,
и как, отяжелев, молчание
с небес свечным стекает воском,
и всё сонливей и печальнее
окрестный делается воздух.
Вглядеться в этот мрак, в невидное...
От ночи не ища подвохов,
найти на судорожном выдохе
резон для следующих вдохов.
Но даже с ночью темнолицею
сроднившись по любым приметам -
остаться явственной границею
меж тьмой и утомлённым светом.


Александр Габриэль

Завещаю тебе череду прибывающих дней
На пороге апреля – ты только не сбейся со счёта.
Заверни, дорогой, мне в салфетку небес повлажней
Эту жёлтую розу, парящую так бледнощёко.

Непомерное утро, сводящее горло, свежо,
А оброненный след – моего одиночества слепок.
Отвернётся окно, заприметив, как талый снежок
На груди у земли сиротливо замрёт напоследок.

Опрокинута чаша, и с неба отчаянно льёт,
Обездолен лимон, а оставленный обезлюбовен.
Что же делать, когда пустота постучит и прильнёт,
И заплачет она, и тебя не услышит Бетховен?


Галина Булатова

Что бы ты ни сказал, сегодня всё станет сказкой,
так что ты постарайся выдумать подобрее.
Старогодняя гонка подходит к своей развязке,
высвобождаясь солнцем из батареи.
Дедморозы в рабочем продают дедморозам в штатском
алкоголь, сувениры, собрания сочинений.
Мир с тобой говорит на детском и панибратском,
подсовывает яблоки посочнее.
Жизнь царапнет тебя кошачьим морозом лютым
по любому мягкому месту, что обнаружит,
чтоб возлюбить потом золотым салютом,
полыхнувшим внутри чуть ярче, чем там, снаружи.
Ёлки, палки огней бенгальских, стрельба глазами
и шампанскими пробками вверх или в чьё-то сердце.
Старый год, говоря "Ну, теперь вы как-нибудь сами",
календарным отрывается заусенцем,
оставляя свободу действий космодесанту,
выбивающему с лёгкой ноги все двери,
окна и жёлтые зубы плохого Санты,
которому ты не веришь и я не верю.

Что бы ты ни сказал сегодня, все станет завтра
сказкой, оживающей в полной мере.

Стефания Данилова

Если мрак и грусть собирают дань, а уют наружу течёт сквозь стены,
пироги затевает она тогда. Тесто очень радо такой затее.

Перемято так, что уже пыхтит, под хозяйской скалкой лежит покорно.
Словно блин огромный оно на вид, но принять готово любую форму.

А потом его пробирает дрожь: на доске лежит и трясётся дрябло,
потому что фрукты идут под нож – килограмм антоновских кислых яблок.

Кардамон с корицей весь дом могли б ароматной магией одурманить.
У хозяйки локон ко лбу прилип, и блестит испарина щёк румяных.

В кухне зной, как в Африке, духота. Принимает женщина их как данность
и творит пирог вдохновенно так, как Господь, должно быть, творил Адама.

В духовом шкафу синий газ горит, пирогу быть пышным – с огня, да с пылу!
Поджимая хвост, отползает быт: здесь иные силы в игру вступили…

На тепло и жар, на хозяйкин взгляд (так смотрела Ева в долинах рая)
искры счастья бабочками летят и, касаясь кожи, не обжигают.


© Лана Степанова

А жизнь — это сумка, ну, может, рюкзак, смотря с чем удобней шагать по дороге.
Кому-то охота катить чемодан, кому-то кармана хватает в итоге.
Вначале, как нищий, идешь налегке, успев затолкать в свою сумку лишь веру,
Но с каждой минутой нести тяжелей - добавится всё, и успех, и потери.

Встречаешь в дороге таких же бродяг, хватаешь их мысли, советы, упрёки.
И каждый стремится хвалить свой багаж: смотри, как хорош, и завидуй, убогий.
Один приукрасит, что носит алмаз, другой причитает, как тяжко с рубином,
И ты понимаешь, что хуже других, а в сумке твоей — лишь озёрная глина.

Но если научишься слушать себя, следить за своей, пусть потрепанной, сумкой,
Ее заполнять не вещами — добром, улыбкой, надеждой, хорошим поступком,
Хранить в этой сумке картины, стихи, мелодии, танцы, рассказы, идеи,
То будет не стыдно оставить ее, когда твои руки ослабнут, старея.

(с) Deacon

В прихожей под вешалкой тапки стояли,
Хозяина ждали до позднего вечера,
Старели, грустили, о встрече мечтали,
Не зная, как жизнь и судьба переменчивы.
Меняя сезоны года проносились
То дождь проливной, то пурга, то проталины,
А тапки ночами на коврик ложились
Безропотно, предано ждали хозяина.

Привычка к уюту - вторая натура.
Диван, телевизор, мурлыкает кошка,
На чашке любимой картинка с амуром,
В жару неизменное блюдо с окрошкой.
Пейзаж за окном изменялся не сильно.
Знакомая жизнь между службой и домом.
И катится время в карете старинной
В погоне за счастьем, как снег невесомым.

Под елкой нарядной подарков охапки
Ему же достались домашние тапки.

Наталья Гавеман